Три поколения

— Обман там был шутейный, невсамделишный, а тут что? Человек жизни лишился, и сам я чуть не замерз, а он приехал и урвал за полцены, — жаловался Зотик Вавилке. — За светлого аскыришка Мокей восемь красненьких получил. А ведь наш зверь вороной был, а таким, сказывают, цены вдвое, а то и втрое. Да ведь тут, можно сказать, на целый год провьянту, на новое ружье, на лошадь украл.

В эту ночь Зотик долго не мог уснуть. Дед Наум молчал, но внук чувствовал, что и в молчании он переживает не менее его.

Терька тоже сбегал к Мокею и узнал, за какую цену Анемподист Вонифатьич продал в Госторге пушнину и какая цена на красный товар в волости.

Он тоже долго не спал в эту ночь и твердо решил требовать с Анемподиста Вонифатьича добавки, хотя бы на винтовку. Ночью он видел себя во сне на промысле с новенькой сибиркой[28], и как он сбивал с сосны белку за белкой. Убьет одну, а на ее место тотчас же другая… И набил он под сосной целую гору белок…

Сбегала к Мокею и Мартемьяниха. От него в тот же вечер побежала на другой конец заимки, к Науму Сысоичу. Кроме Мокея, Анемподиста Вонифатьича, Зиновейки-Маерчика да дедушки Наума, мужиков в Козлушке не осталось, и, прежде чем идти к Сизеву, она решила посоветоваться со старым, знающим человеком.

Дед Наум долго слушал ее рассказ. Расспросил про уговор, когда она сдавала мальчонка в промысел, и решил утром вместе с Терькой и Мартемьянихой идти к Анемподисту.

— Обидел он сироту, — говорил дед, — обидел! Зачем же эдак-то?

И еще горше становилась ему собственная обида.

Утром, как только прошли Мартемьяниха, Терька и дед Наум к Сизеву, козлушане, и стар и млад, повалили за ними следом. Каждое событие в глухой Козлушке — общее достояние. В похоронах и на свадьбе участвуют все, на драку или несчастье в хозяйстве сбежится тоже вся Козлушка.

Войдя в избу Анемподиста, дед Наум, Мартемьяниха и Терька долго крестились на образа, долго клали поклоны. Анемподист Вонифатьич сидел за большим столом, окруженный женой и дочками. Хитрый старик сразу понял, зачем пришли гости.

— Проходи-ка, проходи-ка, Наум Сысоич, старичок пречестной. Как земля носит самарянина милостивого? — слегка дрогнувшим голосом заговорил он, низко кланяясь деду Науму.

На Мартемьяниху и Терьку он и внимания не обратил и на поклон их не ответил.

Наум Сысоич подошел к лавке, в волнении одергивая зипун. В избу уже стали собираться соседи. Первой прибежала Пестимея Мокеиха, второй — Митриевна, и подруги скромно стали в углу у порога.

Дед Наум в торжественных случаях всегда говорил, путая слова с текстами из священного писания, которые приходили ему на память. И сейчас он тоже начал:

— О зависти и ненасытности человеческой пришел поглаголовать я с тобой, Анемподист Вонифатьич.

Лица стоявших у порога баб вытянулись от любопытства и волнения.

— Очи наши — яма бездонная, — продолжал дед, — руки наши — когти звериные, и забываем мы в бренной жизни этой о ничтожестве жития временного. Забываем, Анемподист Вонифатьич! За что обидел сироту?..

Анемподист Вонифатьич встал из-за стола, долго молился на образа, видимо собираясь с мыслями, долго кланялся и только потом уже подскочил вплоть к деду Науму и сразу, потеряв благообразие, затряс бороденкой:

— Клевета, клевета, Наум Сысоич! Клевета, аки на Авраама и на Исаака праведного! Я, можно сказать, с добром, с приветом для сироты, а оно вон куда повернулось. Я, можно сказать, прокормил, обул, одел с ног до головы, а вы… О ширмеры лукавые! О великомученик Иов…

Дед Наум сразу увидел, что ни до чего они так не договорятся, и решил действовать по-другому.

— Ты сколько выручил за пушнину, скажи, Анемподист, без утайки?

— Сколько, сколько! Да вы что, допрашивать меня пришли? — вскипел Вонифатьич.

— Поболе тысячи взял ты за пушнину, известно нам. Парнишка в промыслу по уговору шел из шестой части. И, выходит, что заплатить ты ему обязан поболе полутора сотен. А что дал? На штанишки, на рубашонку да обноски из одежонки, мешок муки да пудовку картошки? Цена этому — две красненькие. Бог-то где, Вонифатьич?

Из-за стола с шумом и криком выскочили Фотевна и девять дочек Анемподиста. Анемподист Вонифатьич загородил их собой, покрывая все голоса, и, уже не призывая бога в свидетели, кричал:

— Не дам, ни макового зерна больше не дам! Полтораста!.. Да где это видано, чтоб щенок да по полтораста рублей в зиму получал? Да ты, Наум, белены объелся?

Долго ругались с Анемподистом Мартемьяниха, дед Наум и даже Терька…

Кончилось тем, что Терька получил все-таки в накидку старую винтовку Анемподиста, фунт свинцу и банку пороху, а Мартемьяниха — кумачу на сарафан да еще пудовку картофеля.

— Люди добрые, вот и помогай сиротам, когда они тебя готовы за горло взять, да воззрись, воззрись на богомерзких чад!.. — плакался Вонифатьич.

Дед Наум сидел молча и только головой качал, опустив глаза.

Глава XVI

Дул южный ветер, оживала тайга. На солнцепеке оттаивали застывшие за зиму до звона оливковые пихты, рыжие сосны, темно-бурые кедры.