Три поколения

Глава IV

Андрей знал, как важно рабочие планы в колхозах составлять заблаговременно, чтобы подготовку к севу начать сразу же по окончании зяблевой вспашки. Поэтому до снегов он спешил ознакомиться с колхозными посевными площадями и сенокосами. Вместе с агрономом Верой Струговой, прикрепленной к колхозу «Красный урожай», он с утра до вечера находился в полях.

И рельеф, и почвы, и растительность в восьми колхозах зоны Войковской МТС, на ста двадцати тысячах гектаров, были разные: ровные, как пол, степи в северо-восточной части, елани и гривы — в лесостепных южных предгорьях, глубокие лога и высокогорные крутые склоны — на лесном юго-западе. Отменно тучные, интенсивно-черного цвета черноземы сменялись каштановыми почвами, серопесками. На северо-восточных границах зоны поражало обилие старых залежей, заросших густой, могучей полынью. Она напоминала подлесок, сообщавший всей степи светло-сизую окраску.

«Уж и лисиц же здесь, наверно!» — подумал Андрей.

Кое-где поднятые пары и зябь, черные с лоснинкой пласты целины в серой смушке бурьянов выглядели жалкими заплатками на неоглядных полынных просторах залежей: старосибирская система земледелия! От горького духа полыни кружилась голова, першило в горле и щипало глаза.

Андрей хмурился: его раздражало лежащее втуне богатство.

— Вот эти полынные джунгли в первую голову выводить придется. Каждый гектар — закром хлеба. Эдакий капиталище пропадает!

Вера так быстро повернулась в седле, с такой готовностью кивнула Андрею, что горячий рыжий жеребец Курагай вздрогнул и рванулся вперед.

— Балуй! — одернув Курагая, грозно прикрикнула девушка и для острастки обожгла коня поводом.

Жеребец взвился на дыбы, попытался сбросить всадницу — сделал длинный прыжок, но, осаженный сильной рукой, пошел вперепляс, зло кося огненным глазом, жуя удила и отфыркиваясь пеной.

Андрей, ехавший сзади, невольно залюбовался спутницей, мягко покачивающейся в седле.

— Вы где же казаковать выучились?

Вера натянула поводья, и Андрей поравнял буланого своего маштака с Курагаем.

— На практике, Андрей Никодимыч, где ж больше? Два лета подряд я была в колхозе-миллионере. А конеферма у них… Я таких и не видывала больше… Там я и подружилась с конюхами. Мне они даже «дикарей» объезжать доверяли. Не раз падала, конечно. — Вера счастливо засмеялась. Она смеялась не только воспоминаниям о практике, но и тому, что услышала похвалу Андрея.

Залежи и полынь кончились, начались холмистые серопески, заросшие проволочно-жесткой просянкой и темно-зеленым даже осенью катуном, или, как еще называют это растение-шар, перекати-полем.

Андрей дотронулся рукой до фуражки, чуть надвинул ее, что было, как установила Вера, явным признаком: сейчас заговорит. И Андрей действительно заговорил: о катуне, о том, как, гонимый осенним ветром по степи, он высоко подпрыгивает, напоминая шарахнувшегося от пули дикого зверя. И несется, несется вскачь, покуда с разбегу не залетит в яму, в озеро, в куст и, плотно прицепившись колючками, останется там на всю мокрую осень и снежную зиму…

Почему-то всегда на грустный лад настраивал Андрея этот бесприютный, влекомый по степи холодным ветром катун. О мокропогодице, безлюдных, осиротелых полях, раскисших дорогах, близких зимних вьюгах напоминал он ему.

Андрей оборвал рассказ и задумался.

Лошади шли стремя в стремя, в такт ходу поматывая головами. Поскрипывала кожа седел.

Раскрасневшаяся от езды, с выбившимися из-под клетчатой косынки черными вьющимися волосами, Вера была красива. Но Андрей, казалось, не замечал ничего, кроме почвы и засохших, поблекших на ней растений.

Простой, скромной девушке Вере присуща была своя женская слабость: порисоваться красотой рук и ног. И сейчас руки ее были затянуты в узкие желтые перчатки, а ноги в маленьких, надетых на шелковый чулок сапожках. На осеннем ветру руки и ноги сильно мерзли, но она и мысли не допускала, чтобы надеть толстые вязаные рукавички или большие сапоги на теплый, шерстяной чулок. Выставляя напоказ руки, она часто перебирала, подтягивала поводья, дразня и без того горячего Курагая.

Андрей же ехал по землям «Красного урожая», а мысленно видел Москву, парк имени Горького, Сокольники, куда они часто уезжали с Неточкой слушать музыку… Обычно они шумно врывались в квартиру, проголодавшиеся, веселые, и, пока Дарьюшка накрывала на стол, Неточка садилась за рояль и пела, а он устраивался рядом, смотрел на нее и всегда отыскивал в ней что-нибудь новое. И вот рядом с Неточкой возник танцор, по-хозяйски взявший ее под руку.

«Теперь уже тебе не в чем больше отказывать мне, моя златокудрая Диана!» — снова послышалась та же фраза, так оглушившая его тогда.

Андрей тряхнул головой, но видение не исчезло. Он стиснул зубы и с силой пришпорил коня стременами. Меринок рванулся. Андрей осадил его, и покорный маштак растерянно затоптался, затряс толстой, тяжелой головой.