Три поколения

«И здравствуй и прощай, родная!» Перед глазами Саши картина за картиной пронеслась тысячелетняя уныло-однообразная жизнь степи. Зимами засыпали ее снега, бесновались над ней вьюги, мышковали в бурьянах лисы-огневки, прорыскивал бирюк-волк; веснами, на краткий срок, благостно ликуя, пышно расцветала степь узорными коврами подснежников и ветрениц, а с первым зноем чахла, умирала до глубокой слякотной осени. Летом, сквозь огнедышащее зыбкое марево, понуро проходили по степи отары овец, стада рогатого скота, пощипывая скупой, низкотравный ее покров. В нечастые «мокрые» годы по узколистому мятлику, пырею, по пахучему проволочно-крепкому буркуну, реденько покрывавшим растрескавшуюся от солнечных ожогов землю, стрекотали сенокосилки, собирая небогатые укосы степного сена. Втуне лежала накопившая за миллионы лет животворную силу крепкодернинная алтайская степь.

И вот пришли посланцы комсомола будить спящую красавицу.

Голубые, как горные озера, глаза Саши Фарутина, видели уже иную степь: стена хлебов расплеснулась без конца и без края. Ходят по ней, как по морю, зыбкие волны. В полуденные часы важевато летают седые острокрылые луни и ржаво-коричневые коршуны, дрожат в небе, словно подвешенные за нитки, серые крестики кобчиков. Милые сердцу земледельца пашенные птицы, точно верные стражи, охраняют хлеба от сусликов и хомяков… Гулом машин, голосами людей наполнена освещенная вечерними кострами, напоенная запахами спелого зерна черноземная алтайская степь.

А вот перед взором Сашки Фарутина уже не степь, а новые, невиданно прекрасные города: алтайская пшеница обернулась в стадионы, в каналы, в гладкие, как стекло, асфальтовые дороги, спирально убегающие к вершинам зеленых гор… Бегут по дорогам разноцветные, как елочные игрушки, автомобили с веселыми, счастливыми девушками и парнями, и в одном из них — он и рядом с ним, в белом платье, она, самая умная, самая честная, самая добрая, самая маленькая Груня Воронина… Но как, как все это сложить в стихи?

…И директор и гости замешкались на стане: оттуда доносились громкие голоса. Должно быть, председатель райисполкома парит прибывших наконец Высоких и Кургабкина…

Саша рад был, что начальство задержалось немного: ему так хорошо было мечтать!

— Нина! — высунувшись из кабинки трактора, крикнул он прицепщице. — Ну как, волнуешься?

— Есть немножко, — созналась девушка и беспокойно задвигалась на сиденье.

— Самое главное — не суетись, не делай рывков.

— Знаю, Саша, а все-таки волнуюсь.

Наконец к трактору подошли все.

— На склоне переключи, посмотри, как он отзовется на вторую скорость, — сказал Саше Шукайло.

Дизель дрожал, как горячий конь, ожидающий команды. Дрожь прокатывалась и по телу казавшегося каменно-спокойным тракториста.

— Ну, в добрый час! — сняв пыжиковую шапку, махнул председатель райисполкома.

Саша дал газ. Трактор, сминая вешку, рванулся на загонку. Бледная, со стиснутыми зубами, Нина Гриднева дрожащими руками повернула штурвал полевого колеса и запустила плуг в дернину. Толстые сальные пласты всползли по отвалам лемехов и один за другим тяжело, будто нехотя, опрокинулись навзничь.

Среди пепельной степи зачернелся удлиняющийся на глазах пятиленточный след.

Люди пошли за трактором и, дойдя до блестящих на линиях среза зернистых черных пластов, склонились над ними: от только что раскупоренной целины шел острый, пьянящий дух.

— Настоялась, матушка! — жадно вбирая спиртовый запах вспоротой земли, сказал обмякший, подобревший Гордей Миронович и окинул увлажненными глазами стоящих в торжественно-строгом молчании механизаторов.

— От души поздравляю с первой бороздой, Константин Садокович! — старик крепко пожал большую руку Боголепова.

От бригадного стана мчался на подпрыгивающем по кочкам мотоцикле человек в кожаном шлеме.

— Ястребовский! — обрадованно сказал Боголепов. — Не вытерпело-таки сердце!

Директор и бригадир, а потом и подъехавший Ястребовский стали напряженно вслушиваться в ритмические звуки удаляющегося на первой скорости трактора. Все трое уловили изменение в тоне и переглянулись.

— Пробует вторую — не получается, — определил Боголепов.

— Не тянет, жалко! — подтвердил Шукайло.

А на отсвечивающую на утреннем солнце узкую жирную ленту поднятой целины уже летели неизвестно откуда появившиеся стайки грачей и галок. Извечная степь на глазах превращалась в поле, привлекающее к себе спутников земледельца — пашенных птиц.

После того, как Фарутин еще несколько раз безуспешно пытался переключить скорость, Боголепов, Шукайло и Ястребовский окончательно убедились: «ДТ-54» на второй скорости пятикорпусный плуг не тянет. Это было печально: планировали именно вторую скорость.

Подошел Гордей Мироныч.

— Не получается на второй?

— Не тянет…

— Снимем пятый корпус — потянет, — уверенно сказал Ястребовский.

— Как, как? — заинтересовался Гордей Мироныч.

— Я сегодня плохо спал — все гадал: «Потянет, не потянет?» И вот что придумал: если на второй не потянет — а нам теперь ясно, что не тянет, — снимем пятые корпуса. На второй скорости и четырьмя норму выполним.