Три поколения

— До каких же пор мы будем глумиться над техникой? То тракторы без дела стоят, то плуги только царапают залежь, как это делали в тракторной бригаде Мытного, то выворачивают наружу глину, как это было в бригаде Кобызева. И ни полевой бригадир Вострецов, ни сидящий здесь Кургабкин не только не забраковали плохую работу трактористов, но даже и замечаний бракоделам не сделали. Почему? Может быть, потому, что пригляделись? А может, потому, что вместе пьянствовали?..

Чувство полного освобождения, потребность высказаться до конца все росли и росли в Андрее.

— Почему товарищ Евстафьев, — все повернулись к сидящему с забинтованной головой секретарю партбюро, — почему товарищ Евстафьев не поставил вопрос о партийной ответственности председателя колхоза Высоких за двухдневную пьянку? Уж не потому ли, что сам Евстафьев пьянствует? Как же он будет разносить Высоких за разбитый колхозный «Москвич», если сам в эти же пасхальные дни в пьяном виде разбил собственный мотоцикл и собственную голову!

Шукайло захлопал в ладоши. Казалось, народ только и ждал этого первого хлопка: зааплодировали горячо и дружно. Андрей смотрел и думал, что сказать ему нужно еще очень многое, но враз всего не выскажешь.

— Товарищи! Пахота и сев только начало сельскохозяйственного года. А как мы справимся с уборкой? Можно ли оставить на нынешнем уровне политико-воспитательную работу в тракторных бригадах и в колхозах? Серьезная работа с молодежью ведется только в бригаде Маши Филяновой, а вот в перехваленной бригаде Никанора Фунтикова — из рук вон плохо. Эта раздутая знаменитость никак не может понять, что оценивать труд механизаторов теперь будут не только по количеству, но и по качеству работы, по урожаю. Бригада Фунтикова нынче чуть ли не на самом последнем месте. Я думаю, товарищ директор, — повернулся Андрей к Боголепову, — этой бригадой надо заняться в первую очередь…

— А вот вас-то, Андрей Никодимович, мы к фунтиковцам и прикрепим, — сказал Боголепов.

Фунтиков покраснел.

— Я же на себя возьму бригаду Семена Вострецова. И, я буду прямо говорить, мы посоревнуемся с вами, Андрей Никодимович, кто из этих тихоходов вперед вырвется, — под взрыв смеха закончил свою реплику Боголепов.

— Ну что ж, посоревнуемся, Константин Садокович, — без улыбки ответил Андрей и заговорил о необходимости проведения опытов обработки почвы по способу Терентия Мальцева. — Земли наших предгорий и особенно горные склоны изобильны влагой и азотом. Хлеба растут здесь высокие и обычно полегают. Как правило, они сильно засорены осотом, молочаем и березкой. Работа по-мальцевски очистит почву от сорняков. Необходимы опыты глубокой, безотвальной пахоты. Мы не можем повторять ошибок прошлого: наши предки, поднимая целинные земли, через несколько лет уже истощали их. Работать по старинке — значит своими руками разрушать плодородие целинных земель!

Андрей сел рядом с Шукайло и с сожалением сказал шепотом:

— Кажется, все скомкал…

— Что ты, что ты! Бил ты все козырными, и все в самое темечко! Я слушал и радовался, — горячо уверял Шукайло.

Андрей смотрел на бронзовое лицо «Поля Робсона», на оживленные, блестящие его глаза и думал: «Одинаково мы с тобой не устроены…» Вслух спросил:

— Как у вас с Машей?

— Никак… — оживление Шукайло вмиг пропало. — Не пара мы, Андрей Никодимович. Мне двоих ребят поднимать надо, а Маше — лететь! Можно ли ей крылья вязать?

Боголепов объявил перерыв, и Андрея обступили знакомые и незнакомые люди.

— По-московски рубанул, товарищ главный агроном!

— Божков не пощадил! Теперь будут ходить да оглядываться.

Стоявший неподалеку Фунтиков со злостью бросил на пол недокуренную папиросу, наступил на нее ногой и с силой растер.

— Ну, попадешься ты нам, святоша праведный, в темном месте, мы тебе подтянем пятки к затылку, — ворчал рябой Никанор вполголоса.

— Митинг развели, морали читают: как деткам жить, сколько пить, когда и с кем спать… Сукины дети! — уловил Андрей долетавшие до него чьи-то слова.

Молодой агроном чувствовал на себе озлобленные взгляды и Фунтикова, и Высоких, и Кургабкина. «Черт с вами, злитесь, — думал он, — а терпеть этого дальше нельзя».

После перерыва взял слово Уточкин.

— Люблю мужика — симпатяга. Все знает, как будто ни здесь родился. Хотя не важно, где он родился, а важно, что в дело годился, — по обыкновению каламбуря, громко сказал Шукайло. — Этот тоже выдаст кое-кому, — продолжил свою реплику «Поль Робсон» и посмотрел на Корнева.

Андрей заволновался: «Кажется, я для открытого собрания чересчур густо приперчил…»

Уточкин поправил толстый бинт на уродливо раздутой от флюса щеке, подошел к передней парте и очень тихо заговорил: