Три поколения

Промерзшие мужики-подводчики и раненые колчаковцы пошли в дом. Никодим проскользнул в двери. В полутемной передней штаба было так накурено, что в облаках дыма люди маячили, как в густом тумане.

Никодим прижался в угол, снял рукавички, сунул их за пазуху и стал тереть руки.

«Ежели чего, скажу: «Погреться зашла с морозу…»

Из разговоров возчиков Никодим понял, что они уже второй раз вернулись.

— Проезду по дорогам нет… Куда ни сунься — партизаны…

«Андрей Иваныч орудует!» — ликовал Никодим.

По тону мужиков мальчик чувствовал, что они нисколько не огорчены, что, может быть, привирают даже немного, но ему было радостно, что партизаны всюду…

Дверь из штаба отворилась, и на пороге Никодим увидел румяного, усатого офицера, встреченного им на улице. Мужики и раненые колчаковцы поднялись, но офицер ласково замахал рукой.

— Сидите, сидите, братцы! — приятным голосом остановил он их.

Никодим тоже сел и плотно прижался в угол.

Из раскрытой двери широким потоком бил свет. Сизые слоистые облака табачного дыма колыхались, обволакивали фигуру офицера.

— Придется, братцы, — обращаясь и к раненым и к мужикам, заговорил офицер, — поездку отложить на денек. Завтра утром вахмистр Грызлов с полусотней и пулеметом очистит путь от разбойников.

Кровь прилила к лицу мальчика.

— Сам ты разбойник, котовья морда… — прошептал он.

— А теперь идите, братцы, и отдыхайте, до завтра… — все так же ласково закончил офицер. — Басаргин! — крикнул он совсем другим голосом.

Из соседней комнатушки открылась дверь, и на пороге появился огромный седобородый казак.

— Честь имею явиться, господин сотник! — точно с печки упав, выкрикнул он.

Никодим узнал в нем одного из карателей, приезжавших к ним на заимку, в которых он стрелял через окно.

— Привести пленных в кабинет к господину есаулу!

— Слушаюсь, господин сотник! — еще громче рявкнул Басаргин и шагнул в толпу раненых и подводчиков.

Никодиму очень хотелось остаться в передней штаба, но больше половины мужиков и колчаковцев вышли. Он поднялся из своего угла и шмыгнул к двери. На дворе уперся в саночки руками, разогнался, вскочил на сиденье и прокатился мимо часового.

«Пойду! Теперь пойду! — твердо решил он, но фраза офицера о пленных не выходила у него из головы. — Одним глазком взгляну…»

Никодим сел на саночки и начал переобувать валенки.

Басаргин подошел к часовому.

— А ну, Ганя, отопри клетку да выпусти птичек — сам господин есаул требует! — весело сказал казак часовому.

Подводчики, нагрузив сани ранеными, проехали. Часовой загремел ключами. Пронзительно заскрипела обитая железом дверь.

— Вых-ходи! — грубым голосом закричал казак Басаргин.

Из лавки первым вышел на улицу «адъютант» Ефрема Гаврилыча — связной Васька Жучок.

Он был без шапки, с иссеченным нагайкой, распухшим лицом. Левого глаза у него не было, а на месте его выпятилась застывшая, величиной с голубиное яйцо, какая-то багрово-черная накипь.

Ни нарядного кавалерийского полушубка с мраморной каракулевой выпушкой, ни офицерских ремней, ни сапог со шпорами. Одет Жучок был в какую-то бабью кацавейку и выкрашенные химическим карандашом, растоптанные валенки.

Следом за Жучком вышли еще три человека. Никодим с трудом узнал в них партизан первого и четвертого взводов. Ближним к нему был веселый силач Фрол Сизых, который всегда боролся с Бобошкой.

Пленные партизаны направились к штабу. Басаргин с, обнаженной шашкой и часовой пошли в двух шагах от них. Никодим побежал следом, но в воротах остановился.

Васька Жучок шел впереди и на ходу как-то странно размахивал необыкновенно короткими руками. Только теперь Никодим рассмотрел, что обе руки Васьки Жучка были отрублены по локоть и обмотаны каким-то грязным тряпьем.

— Сволочи! Белые гады! — точно вихрем подхваченный, пронзительно закричал Никодим и вскинул кулак над головой. — Васенька!.. Дядя Фрол! Держитесь! Миленькие, держитесь!.. Мы выручим… Завтра же выручим!..

Басаргин и часовой повернулись к воротам. Обернулись на ходу Жучок и Фрол Сизых, но ни Фрол, ни Васька не остановились, а Жучок даже ускорил шаг и почти побежал к штабу, еще сильнее размахивая своими страшными обрубками.

Охваченный яростью, Никодим ни о чем не думал в этот миг. И только когда остановившийся глуховатый Басаргин, по своему обыкновению тупо соображавший, повернулся в его сторону, мальчик почувствовал опасность, подхватил сарафан, сорвался с места и бросился вдоль улицы. Бежал он так быстро, что ветер свистел у него в ушах. Остановился только у околицы, заметив на перекрестке дорог фигуру часового. Бежать дальше было нельзя. Никодим сел на салазки. В грудь ему точно налили расплавленного свинца. Крутой взвоз, где он катался утром, был рядом. На реке слышались беспечные голоса ребят.

Вдруг в тихом морозном воздухе Никодим услышал тяжелый топот, повернулся к штабу и обмер: по улице с обнаженной шашкой бежал казак Басаргин и на бегу делал знаки шашкой часовому.

Никодим схватил санки и кинулся к взвозу.

«К ребятам!..»