Три покушения на Ленина

«Еврей Собельсон был в некотором смысле гротескной фигурой. Маленький человечек с огромной головой, с торчащими ушами, с гладко выбритым лицом (в те дни он еще не носил этой ужасной мочалки, именуемой бородой), в очках, с большим ртом, в котором всегда торчала большая трубка или сигара, он всегда был одет в темную тужурку, галифе и гетры.

Чуть ли не каждый день он заходил ко мне на квартиру, в английской кепке, лихо сидящей на голове, с жестко дымящей трубкой, со связкой книг под мышкой и с огромным револьвером, торчащим сбоку. По внешности он был нечто среднее между профессором и бандитом.

В блеске его ума во всяком случае можно было не сомневаться. Это был виртуоз большевистского журнализма, и его разговор был так же блестящ, как и его передовицы.

Послы и иностранные министры были мишенью для его острот. В качестве заместителя комиссара по иностранным делам он принимал послов и министров во второй половине дня, а на следующее утро под каким-нибудь псевдонимом атаковал их в „Известиях“. Это был человек, полный коварства и очаровательного юмора. Когда приехало немецкое посольство, он всячески испытывал терпение представителей кайзера: в те дни этот маленький человечек был свирепым антигерманистом. Он присутствовал на переговорах в Брест-Литовске, где с особым удовольствием пускал дым своей скверной сигары в физиономию генерала Гофмана.

Когда Радек приходил к нам и получал полфунта морского табака, он с неподражаемой легкостью высмеивал свои огорчения, происхождение которых объяснял завистью со стороны коллег. Его сатиры были направлены на всех и на все. Он не щадил никого, даже Ленина, и во всяком случае не щадил русских. Когда Брест-Литовский мир был ратифицирован, он чуть не со слезами восклицал: „Боже, если бы в этой борьбе за нами стояла другая нация, а не русские, мы бы перевернули мир! А с этими разве что путное сделаешь?! Нарком Чичерин – старая баба. Его заместитель Карахан – осел классической красоты“».

Считая себя истинным ленинцем, в конце 1920-х Радек позволил себе усомниться в правильности сталинского курса. Как раз в это время проходил ХV съезд ВКП(б), на котором его заклеймили как участника троцкистской оппозиции и из партии исключили. Радек неосмотрительно возмутился, начал жаловаться, протестовать. Успокоили его довольно быстро: в январе 1928-го Особое совещание при коллегии ОГПУ за антисоветскую деятельность приговорило к трем годам ссылки.

Оказавшись в Томске, Радек снова начал каяться и разоружаться. Чего он только на себя ни наговорил и чего только ни наобещал! Удивительно, но все эти перлы охотно печатали в центральных газетах, а потом обсуждали на митингах и собраниях. В конце концов покаянный голос Радека услышали в Кремле и из ссылки вернули. Это благодеяние надо было отрабатывать – и Радек садится за письменный стол. Первый же панегирик в адрес Сталина был милостиво замечен и даже отмечен. «К сжатой, спокойной, как утес, фигуре нашего вождя шли волны любви и уверенности, – писал он, – что там, на мавзолее Ленина, собрался штаб будущей победоносной мировой революции».