Три портрета - Шемякин, Довлатов, Бродский

(Включил. Частями прочитанное на радио "Свобода", полностью это 20-страничное эссе вошло в "Призрак, кусающий себе локти". А сб. статей И.Б. в "ИЛ" так и не вышел.)

*

Позвонила Лена Довлатова.

- Вы уже знаете? Иосиф умер.

Так я узнал о смерти И.Б. Умер ночью, но не во сне. Обнаружили под утро. Дверь открыта, лежит на полу, лицо в крови, очки разбиты при падении. Это в опровержение, что умер счастливой смертью во сне. Счастливых смертей не бывает, никому из живых неизвестно, что испытывает человек, умирая во сне. И.Б. умер наяву.

Зимы он боялся, зима для него синоним смерти. В стихотворении, нам с Леной Клепиковой посвященном, есть такая строфа:

Февраль довольно скверный месяц.

Жестокость у него в лице.

Но тем приятнее заметить:

вы родились в его конце.

За это на февраль мы, в общем,

глядим с приятностью, не ропщем.

Как для Сократа философствовать, так для И.Б. писать стихи значило упражняться в смерти. Он многократно отрепетировал ее в стихах, в думах, в разговорах. За полгода до присуждения И.Б. Нобелевской премии, Довлатов сообщил мне конфиденциально, что там, в Стокгольме, кому надо дали понять, чтобы поторопились, И.Б. не из долгожителей. Четверть века тому он зашел к Лене в редакцию "Авроры" прощаться - ложился на операцию геморроя: "До встречи... на кладбище". Но главное прощание в стихах - от "На Васильевский остров приду умирать" до "Век скоро кончится, но раньше кончусь я".

К вечеру, когда Лене надоели мои причитания в связи с его смертью, она сказала:

- Он столько раз прощался с жизнью, что было бы даже неудобно обмануть читателя и продолжать жить как ни в чем не бывало.

Интенсивность его проживания, точнее прожигания жизни сказалась в его преждевременном одряхлении. Вот именно: не почему так рано умер, а почему так рано постарел. В 50 выглядел стариком, и это в Америке, где, наоборот, семидесятилетние выглядят с полтинник. В Америке он слинял, нацелясь на карьерные блага, а под конец - на семейное счастье. Плюс, конечно, переход на английский, заказная публицистика, профессорское популяризаторство. Другое дело, что в петербургский период он достиг таких заоблачных высот, что даже его спуск (или замедленное падение) с них - все еще уровень, недосягаемый другим русским пиитам.

При всей краткости его жизни, его таланта на всю ее не хватило. Формула Пастернака - "Живой, и только, до конца..." - к нему не применима. Знал об убыли таланта, оскудении поэтического дара, сам писал, что жизнь оказалась длинной, но было обидно, когда обнаруживали другие. Стих держался на одной технике, внутри все мертво, без божества, без вдохновенья. Редкие вспышки прежнего таланта.

Как ни рано - по годам - И.Б. умер, он пережил самого себя.

Как в том фильме про американского музыканта в Париже, в котором Довлатов видел себя и зазвал меня смотреть по видику: "Он все делал раньше нас, а потому и из жизни ушел раньше..."

*

Умер Исайя Берлин, друг Ахматовой и Бродского, который

на основании стишка Архилоха ("Лиса знает много вещей, но еж знает одну большую вещь...") поделил писателей на лис, преследующих много, часто не связанных между собой и противоречивых, целей (Аристотель, Гете, Пушкин, Бальзак, Тургенев и Джойс) и целеустремленных, связующих все в один узел-принцип ежей (Платон, Данте, Паскаль, Достоевский и Пруст). Толстой это лиса, которая хотела быть ежом. А сам Берлин? Типичный пример лисы. Постоянно встречающийся в мировой культуре тип еврея-культуртрегера культурного исполнителя, а не культурного творца. Недаром так много евреев среди музыкантов-исполнителей. Раскидка довольно широкая - от гениального связного между античной классикой и современниками (и потомками) Монтеня до посредственного эпигона Кушнера (общий курс по русской литературе для невежд-попутчиков). Перефразируя Троцкого: самая выдающаяся посредственность нашей поэзии. Бывают плохие поэты, но настоящие, а Кушнер, может, и хороший поэт, но не настоящий.

*