Три последних дня

Если разобраться, обожаемый Валерочка на Татьяну, когда она была подростком, куда больше влияния оказывал, чем мать. А может, Танин непоседливый мальчишеский характер сказывался. Ей интересней было с отчимом играть в шпионов, чем с Юлией Николаевной жарить блинчики и менять куклам подгузники. Мать даже нешуточно к Ходасевичу дочку ревновала – да и сейчас ревнует. Таня это знала и потому о своем общении с ним матери часто даже не рассказывала.

…Как порой бывает после морального напряжения и стресса, мысли перескакивали с предмета на предмет. Таня постаралась отогнать их и все ж таки заснуть. Валерин метод был прост, но весьма эффективен. Она смежила веки, представила себе прямоугольник и устремила свой внутренний взор на левую верхнюю вершину. И вдох на четыре счета – взгляд переводится на правый верхний угол, задержать дыхание, опять на четыре счета. Затем глаза мысленно опускаются в правый нижний угол, выдох на четыре счета. И последнее – направляешь взгляд в левый нижний, говоришь себе: «Я расслаблена». И снова по мысленному прямоугольнику: глубокий вдох… И еще раз, и снова…

Тут сердчишко стало успокаиваться. Мысли начали вытесняться равномерным движением глаз под сомкнутыми веками. События двух последних дней пролетели в сознании, уже не волнуя так, как прежде: побег из тюрьмы… перелет на Гваделупу… пленение… пытка… расстрел… мамино временное помешательство… встреча с Майком… проникновение на пароход…

А потом Валерочка вдруг оказался в шезлонге на палубе судна, притом одетый в белое, как стюард. Он курил длиннющую сигару и был с ней похож на Черчилля. И тут он вместе с креслом полетел вниз, в море, и оказалось, что Таня тоже падает рядом с ним… Она дернулась всем телом, на секунду проснулась, а потом поняла, что спит и уже не надо выписывать глазами четырехугольник… И – провалилась в угольную яму.

* * *

Февральская стынь к прогулкам не располагала, однако Валерий Петрович решил пройтись. Хотя бы по улице Дзержинского – или как там она теперь называется? Дошлепаю до «Колхозной», подумал он, то есть, тьфу, до «Сухаревской», оттуда поеду к себе на «ВДНХ».

Шел лениво, выглядел со стороны типичным пенсионером, умирающим от безделья. Однако мозг напряженно работал.

Итак, размышлял Ходасевич, у нас есть четыре события, далеко не рядовых. Сперва на собственной яхте убита гражданка Америки Глэдис Хэйл.

В тот же день Садовникова-старшая вместе с Мирославом Крассом посещает дом Глэдис на острове Антигуа. Там Красс убивает немого дворецкого и, предположительно, похищает картины. А чтобы попасть в дом, герр (или пан, или мистер) Красс использует удивительное внешнее сходство Юлии Николаевны с хозяйкой дома.

Далее. Минули сутки, и российская гражданка Садовникова Юлия Николаевна обнаружила труп своего сожителя в снимаемом им особняке. Там же, на Карибах.

Наконец, арестованную вышеупомянутую Садовникову похищают из тюрьмы, при участии ее дочери Татьяны. Похитители, некие Майк и Дэн, а также их главарь Трэвис, готовы пытать обеих, лишь бы узнать, где находятся некие картины. Затем двое подручных, явно по собственной инициативе, вместо того чтобы расстрелять, отпускают двух русских женщин.

А теперь следует разобраться во всем и понять:

Какое событие с каким связано?

И связано ли вообще?

Какое из какого вытекает?

И, наконец, два классических вопроса русской интеллигенции: кто виноват и что делать. А именно:

Кто виноват во всем происходящем?

И что делать Татьяне и Юлии Николаевне, чтобы спастись, а также, по возможности, оправдаться?

Давно. Мирослав Красс

Пожалуй, все последние пятнадцать лет для него стали растянувшимся прощанием с Глэдис. Почему же он так мучительно уходил от нее? Почему не мог расстаться и вырвать из сердца?

Они сбежали, наконец, из ужасной немытой России. Без споров и ругани, более-менее поровну разделили добычу (все в том же доме с башней на Антигуа). И, казалось, разошлись спокойно и навсегда. Их союз все ж таки не выдержал гнета многочисленных обоюдных измен и обид. Теперь они не нуждались друг в друге, как в России, когда ей требовался его язык во всех смыслах этого слова: и изъясняться по-русски, и убалтывать падких либо на деньги, либо на ласки служительниц музеев. А ему требовались ее отвага и не по-женски хладнокровный расчет.

Но теперь совместная работа позади. Можно позволить себе слегка расслабиться. Они оба стали по-настоящему богаты.

Мирослав просчитал (довольно опрометчиво, как выяснилось позже), что денег, полученных за русские картины, ювелирку и антиквариат, хватит ему на всю оставшуюся жизнь. Но то ли жизнь сама по себе вздорожала, то ли он был транжирой, довольно скоро Красс вновь почувствовал себя в стесненных обстоятельствах. А еще понял, что ему не хватает – ее. Не хватает живости, азарта и везучести Глэдис. И тогда… Тогда он попробовал вернуться к ней.