Три поцелуя. Питер, Париж, Венеция

– Какое море без романов? Представляете, красное сухое заката. Беседы. Ладони. Колени.

– Чужие губы на завтрак.

– На завтрак, обед, ужин.

– Так откуда вы?

– Я родом из одиночества. Вас не пугает, что я очень сексуальна?

– Кто вам такое соврал?

– Вы.

– Когда?

– Когда посмотрели. Кстати, кем вы работаете?

– Я работаю в одной крупной фирме.

– Менеджер по продажам?

– Откуда ты знаешь?

– Уже который день пытаешься впарить мне свою любовь.

Она закрыла книгу, вспомнив своего надоедливого одноклассника, что каждый день приносил к ее двери сезонные цветы.

Сегодня это были астры. Внимание приятно щекотало гордость, но для любви этого было мало. Она еще никогда не любила, хотя иногда ей казалось. Она не любила ломать голову над своим будущим, уверяя себя, что если его начать любить, то не останется свободы для настоящего, которое и без того занимало много места в ее прелестной светловолосой головке. Череп которой был прекрасен, прекрасна натянутая на него кожа, все отверстия просверлены кем-то великим по назначению правильной формы. Сейчас ее, как никогда, вдохновляла собственная красота, девственность любопытствовала, а кокетство помогало легко расправляться со взрослыми вопросами этой жизни. На столе лежало несколько книг, которые она могла открыть на любой странице, как камертон, просто настроиться, найти пароль к своему безделью. Сейчас в руки Фортуне попался альбом Дали, при этом голова ее не шла кругом, не болела, она верила в тараканьи усики старого монстра, динозавра шедевров, который развлекался со своими поклонниками… «А мне ломать голову: подумаешь, слоны на ходулях, время стекает сыром, горячие бутерброды вкуснее», – Фортуна была уверена, что многое из того, что она не понимала, в самом деле не интересно.

«И незачем время терять, вот девственность – другое дело», – воткнула она альбом в свое гнездо на книжной полке и бросила взгляд на окно, затянутое осенней плеврой: «Какой же он, первый мужчина?» Книги наводняли стол, все убирать на полку не имело смысла, они нужны под рукой. Фортуна просто сложила их в стопку и сдвинула на угол стола, все, кроме одной, которую она взяла у Вики. Кинула ее на кровать, чтобы почитать после уборки… Стерла невидимую пыль с зеленой статуэтки бога Хотея, толстого смеющегося человечка с полным пузом смеха, улыбнулась ему и поставила обратно: «Запылился, видимо, как и я, с утра не смеялся». Далее были отправлены в мусорную корзину два использованных билета в оперу, где она поспала немного под музыку Чайковского вместе с бабушкой, так как слушать ее в течение трех часов было выше всяких сил: «Уж полночь близится, а оперы конца все нет», – вспомнила Фортуна шутку своей бабули.

Ручки и карандаши были сложены в одну большую сувенирную кружку, листы бумаги, чистые и исписанные разными почерками ее мыслей, по которым она пробежалась глазами и тоже отправила в урну: «Бред какой-то», две купюры по сто рублей: «Это точно не помешает», сложила деньги в карман брюк. Мандарин был очищен и тут же съеден, как награда за труд. «Все, все по местам», – упала Фортуна на кровать, ни взять, ни добавить, не то что в душе, в ней все было гораздо запущенней, если не сказать, хаос. Переплет, в который она попала, который нащупала под собой. «У каждого романа свой переплет», – подумала Фортуна, которая любила книги, и эта любовь не была похожа ни на какие другие, хотя и затрагивала все пять ее чувств. Ей нравился запах типографской краски, который исходил тонким ароматом от страниц, когда она перелистывала их, перебирая глазами буквы. Осязая бумагу пальцами, слышала ее шепелявую болтовню, которая с детства привила Фортуне хороший вкус, будто это была прививка на всю оставшуюся жизнь от творческого слабоумия, от болотного уныния, от собственной лени. Она открыла книгу на закладке:

– Может, еще по сигарете?

– Пожалуй, но сначала – по самолюбию.

– Значит, опять не останешься?

– Не останусь, покурю и домой.

– Поэтому прошу тебя, давай сегодня без флирта.

– Почему?

– Искренности ноль. Флирт только насмехается над чувствами. Будто две птицы в клетках признаются друг другу в любви, зная, что никогда не смогут из них вылететь, потому что крылья уже давно обрезаны, да и кормят вроде.