Три поцелуя. Питер, Париж, Венеция

Мы шли по городу, любуясь свадебным тортом зимы, задирая головы на взбитые сливки крыш, сквозь снег, который продолжал эмигрировать свыше, спускаясь на торжество, кинуть льда в наши души и выпить, сквозь человечество, которое надело пальто, сквозь хрупкий, озябший хрустальный мир. Мы шли молча, будто боялись задеть его нечаянным словом и разбить игрушку нашего воображения, разбить чью-то надежду на весну. Через несколько минут уткнулись в Русский музей, ворвались в хаотичное пространство туристов и экскурсоводов. Отогреваясь знакомыми образами и перебирая один зал за другим, неожиданно уперлись в тупик, в «Черный квадрат».

– Мы уже полчаса торчим у этого полотна, я даже тебя не могу столько ждать.

– Я думала, ты на меня смотришь, – улыбнулась Фортуна.

– Так недолго и сторчаться, – почувствовал я тяжесть в ногах.

– На мне или на этом квадрате?

– Я бы предпочел на тебе.

– Обоснуй, – не отрывала глаза от квадрата Фортуна.

– Если отталкиваться от концепции полотна, то в этот черный квадрат должно провалиться все искусство. А если оттолкнуться от тебя, то все равно рано или поздно прибьет обратно. Хоть бы скамейку напротив поставили, – все еще продолжал я ныть.

– На самом деле мы стоим здесь не более пяти минут. Просто время здесь идет по-другому.

– Даже время здесь идет в квадрате, – приобнял я Фортуну.

– Кстати, есть еще и красный квадрат, который называется «Женщина в двух измерениях».

– Красный я уже не переживу, хотя этот цвет у меня тоже всегда ассоциировался с женщиной, стоит только в нее войти в настоящую, – поцеловал я Фортуну, – как все остальное за пределами тебе покажется пустым, белым, тоскливым.

– Слушай, может, тебе здесь группы водить? – посмотрела на меня строго Фортуна.

– И все время задаваться вопросом: почему только красный и черный? Будь в художнике коммерческая жилка, поставил бы на поток.

– Многих унесло таким потоком в канализацию. А Малевич здесь на самом видном месте, – потянула мою руку к выходу Фортуна.

* * *

«Новая осень развела нас, как маленьких, на скуку и на уныние, пусть даже акварелями. Как же скучно в кафе, если бы не еда…» – роились в голове Антонио унылые мысли. Он посмотрел в окно, там трое избивали человека. Жирная кровь капала на асфальт, на ворот белой рубашки, на желтые листья. Потом побежала струйкой из носа, спариваясь некрасиво с грязью. Били жестко, ногами. Антонио жутко хотелось есть. Его абсолютно не трогало чье-то горе, он был занят своим. Он чувствовал себя в роли той самой жертвы, так как эта нелепая связь между его дочерью и Оскаром, в которой он винил не Фортуну, не Оскара, а только себя, никак не могла уместиться в его голове. Ковыряясь вилкой в салате, он искал себе оправдание и не находил. «Нехватка отцовского внимания» – как сказала ему Лара. «Может быть, может быть, – вертел он в руках кусок хлеба, словно эту самую ситуацию, не зная, с какой стороны приложиться. – А что делать с Оскаром, какая теперь может быть дружба? Может быть, эти четверо тоже были когда-то друзьями, а может, и останутся, и будут вспоминать завтра историю за бутылкой водки как веселую развлекуху».

– Вам нужен соус? – принес бифштекс официант.

– Что вы сказали? – отвлекся Антонио на его белый наряд, на воротнике которого тоже предательски краснела капля соуса.

– Соус? Вам нужен соус? – Вновь сильный удар ногой, человек упал неправильно, головой на бетонный поребрик.

– Нет, спасибо, у меня есть, – показал он жестом в окно.

– Вот уроды! Приятного аппетита, сейчас позвоню в полицию, – двинулся официант к другому столику, чтобы собрать грязные тарелки.

Антонио схлестнул нож с вилкой, будто собирался с этим набором вступиться за все человечество сразу… Но вместо этого отрезал кусок мяса, проступила кровь… Засунул его ладошкой вилки в рот. Начал жевать. Не хватало соли. Он взял солонку и стал вытряхивать из нее душу. Человек за стеклом пытался найти точку опоры, чтобы встать, один его глаз распух, оторванная губа как будто бы что-то говорила, поливая красным. Чувствовался запах крови на языке. Бифштекс был хорош. Где-то внутри Антонио побежали ручьями желудочные соки. Время от времени он отламывал белый багет и пропитывал им сок бифштекса, заливший дно тарелки. Тот таял на языке. Человек лежал в бульоне осени, одежда его намокла. Он приподнялся и пополз на четвереньках в сторону кафе, к границе стекла. Антонио даже показалось, что тот его видит. Новый удар в область живота повалил беднягу на бок. А руки все резали и толкали мясо в рот, заливая томатным соком. Сытость накрывала Антонио облаком, последний кусок был особенно вкусным.

Один из типов встал над жертвой и что-то выкрикивал, не переставая молотить ногой, короткими ударами вспарывая ей грудь. Другой разбежался и прыгнул сверху прямо на лицо. Что-то брызнуло – не то грязь с ботинок, не то распухший глаз.