Три повести

За последние месяцы многое было сделано для того, чтобы оттолкнуть этого нужного человека. Его основная ошибка была несомненно в том, что его наука отставала от жизни. Шла жесткая практика каждого дня, все силы края были отданы ежедневной борьбе, а здесь все еще занимались неторопливыми делами, выпускали научные труды о видах беспозвоночных, считали выяснение природы биологических закономерностей задачей сторонней и специально биологической, не принялись даже за составление необходимых промыслово-рыболовных карт… А нужна была рыба, вырастали рабочие центры, изменялись приемы лова, вместо парусных устаревших судов строились моторные суда со сложными системами приспособлений. Нужно было на ходу перестроить работу, создавать промысловые карты, пополнить недостающие данные, связаться с практикой каждого дня. Вот тут-то и поотстал, не поспел в ногу с временем вчерашний руководитель. Как многие люди его поколения, он понадеялся на собственный опыт и знания, был обижен вмешательством в его научную работу, считал преувеличенными темпы и сроки. На конференции по производительным силам края он усомнился в реальности намеченных цифр, доказывал ограниченность природных ресурсов, развел даже некую теорию о промысловых запасах как функции роста и о климатическом периоде как функции периодики солнечных пятен. Его выступление осудили, но восемь месяцев спустя он с изумлением узнал, что контрольные цифры перевыполнены на сорок четыре процента. Это было при срывах, при недостатке в людях, при неумении приспособиться к новым способам лова.

Именно тогда, когда задумался над собственным опытом профессор Стадухин и над отвлеченностью своих прошлых теорий, следовало постараться привлечь его к новой работе, доказать практикой ошибочность его вчерашних построений, помочь перейти на новый путь. Но его сразу испугали, оглушили, припомнили прошлогоднее выступление, даже оспорили и осмеяли его научный авторитет. Он сразу пал духом, потерял линию, по-старчески затоптался на месте — и как-то внезапно даже сам для себя стал не нужен. Сейчас в обиде пребывал он в своем уединении. В квартирке на Пушкинской прошло двадцать семь лет его научной жизни, которая теперь оказывалась напрасной. За его рабочим столом в учреждении сидел новый человек. Это был молодой, нездорово полный, уже с розоватой преждевременной лысинкой, ленинградец Константин Ельчанинов. Профессор упрямится, не может работать, наделал ошибок, хочет уйти в отставку, — что же, многие из старшего этого поколения слетели со счетов — издержка производства. И он спокойно принял его уход, чтобы все поставить по-новому и расчистить стадухинскую группу приверженцев. За годы совместной работы вчерашние ученики Стадухина, ныне аспиранты, узнали личные качества этого человека, сумели отделить отставание, чудаковатость от больших практических знаний. Это был настоящий ученый, страстный пропагандист своей науки. Его отставание, ошибки, даже ложные и давно опровергнутые теории были не от враждебности к новому строю жизни. Он привык к неторопливости, к медлительным темпам, к детальному и старательному изучению гидробиологии, к некоему комплексу старых понятий, десятилетиями сопутствовавших его науке, носился со своими микроорганизмами, планктоном, — а жизнь ломала старые понятия, выдвигала новые теории, требовала быстрых решений, практического служения ее целям…

И вот с младенческим своим стертым затылком, в куцем полосатом пиджаке, с близорукими глазками под золотыми очками остался в стороне, в одиночестве, в квартире на Пушкинской улице профессор Клавдий Петрович Стадухин.

Еще полгода назад группа его вчерашних учеников организовала в помощь путине бригаду научных работников. Бригада обосновалась на одном из рыбных промыслов, связалась с практикой каждого дня, выезжала на лов совместно с ловцами, делала опыты на консервном заводе. Рыбный трест предоставил помещение для лабораторий. Именно тогда решили вчерашние ученики извлечь учителя из его уединения. Вместе с ними на практической работе он смог бы проверить познавательный опыт своей жизни. Обо всем этом и пришла сказать сюда, на Пушкинскую улицу, Варя Вилькицкая. Он снял очки, вытащил из кармана платок, протер одно стекло и сейчас же снова стал засовывать золотые пружинки за уши.

— Вы предлагаете, чтобы я руководил вашей бригадой? Я?!

Он потыкал себя пальцем в грудь.

— Да, именно вы, Клавдий Петрович, — ответила Варя.