Три повести

— А Губанов, по-моему, прав, — добавил Пельтцер минуту спустя, разрезая с остервением мясо. — У нас все хотят непременно командовать. Приезжают из центра и думают, что здесь на безлюдье их встретят с поклонами… а нам нужны работники на ежедневной черновой работе. Край чертовски богат… здесь всё по своему качеству первоклассное: лес, уголь, рыба. А кругом отсталость, низкая работа, вялые темпы… — Он даже поперхнулся. — Нам рыба нужна, черт возьми, а не свадебные генералы… нам нужен уголь, а не эти белоручки, которые приезжают сюда на гастроли, а квартиры закрепляют за собой в Москве. Они даже в районе вокзала хотели бы поселиться, чтобы было поближе назад. Это — работники? Я тебя спрашиваю: это — работники?

— Ко мне все это не относится, — сказал Свияжинов неприязненно, — как тебе известно, я работал в крае все годы.

— Я знаю… это я к слову. Теперь о тебе. Что же, работа на путине недостойна тебя? Путина — сейчас одна из основных задач края…

— Дело не в этом. Я хочу ответственной работы, а не мобилизации в общем порядке. Чего-нибудь я все-таки сто́ю..

— Сказать тебе правду? — и Пельтцер, не мигая, своими слегка выпученными глазами посмотрел на него в упор. — Я бы сверху, из самой головки всех этих рыбных, краболовных или каких там еще трестов перегнал бы десяток-другой на эту работу… на практику… вплотную к нуждам ловцов… к недохваткам… к недовольствам… к возмутительному снабжению… к отвратительной работе кооперации. А то у нас зачастую бумажки, циркулярчики, руководство сверху, с высот. Какая же тебе еще работа нужна? Фундамент выводим, а ты хочешь с пятого этажа поглядывать? Я к нефти тоже не сверху пришел, а снизу, с самой черновой работы… я на Охе две зимы в нетопленном помещении провел. Холодно, конечно, радостного мало. Но я ведь не теоретик, а практик… жизнь одними теориями не построишь. А особенно хозяйство страны. На производстве надо всё знать, весь процесс, если ты хочешь управлять производством. А ведь иначе перед каждым рабочим придется хлопать глазами. Какой же ты руководитель, если основного не знаешь, станка не знаешь, рабочего дела не знаешь? Впрочем, ты имеешь, вероятно, право на отпуск.

— К черту отпуск! — И Свияжинов ударил кулаком по столу. — Я работы хочу, а не отпуска.

На этот раз мягче и внимательнее посмотрели на него коричневатые глаза.

— Это, конечно, правильно. А сейчас, советую, берись за работу… берись за ту работу, которую тебе дают. Нет работы большой или маленькой. Для хозяйства страны всякая работа большая, лишь бы ее по-настоящему делать.

Он высказал все. Теперь он мог есть. Он резал, жевал, заедал хлебом. Столовая пустела. Со столов сметали последние крошки. Дождь утихал.

— Так как же ты решаешь? — спросил Пельтцер.

— Подумаю… сейчас ничего не могу сказать.

Свияжинов был обижен. Или люди зачерствели, неузнаваемо изменились, или он все еще жил остатками прошлых чувств и отношений. Нет, не вызвало у Пельтцера сочувствия несправедливое решение его судьбы. Они надели сырые пальто. Мостки были скользки. Под ними журчали ручьи. Мокрая кепка Пельтцера торчала горбом, как выгнутая кошачья спина. На углу они остановились. Пельтцер посмотрел на часы: был восьмой час.

— В восемь совещание в горсовете… впрочем, могу тебя проводить. Ты где живешь?

— Пока нигде… в гостинице. Не провожай, не надо. Я еще должен повидать одного человека.

— Ты ведь на меня не в обиде, надеюсь? — спросил Пельтцер вдруг. — Я говорил по-товарищески.

— Нет, чего же мне обижаться.