Три повести

После муки все съестные припасы в квартире кончились.

Еще два дня Бен продержался на телепередачах и на сырой воде. И лезли ему в голову разные мрачные мысли: а не лучше ли было пойти вместе с Вадькой в колонию? Во-первых, там хоть был бы гарантированный паек, а во-вторых — это проклятое «предатели» висело бы сейчас не на нем, а на ком-нибудь другом.

На пятый день под утро приснился ему страшный и бессмысленный сон: пустыня, Бена засыпало горячим песком, он умирает, а перед ним — ну прямо перед самым носом, только руку протяни! — проезжает свежий румяный пирожок на колесах, а за рулем сидит она — все та же Цыбулько. Бен крикнул. «Жень!» — и проснулся, и понял: срочно надо искать чего-нибудь поесть.

Насилу поднялся и, покачиваясь от голодного шума в голове, побрел на кухню. Еще раз прочесал буфет. В верхнем ящике, где дед держал свежий хлеб, булочки, батоны, сайки, — теперь вольготно лежала пустая газета — подстилка. Вынул ее, вытряхнул, потом вытащил ящик и потряс его над столом. Выпало ровно семь крошек, сухих и твердых, как застывший цемент. Немедленно отправил их в рот. Но они только поцарапали горло — есть хотелось еще больше.

Бен опустился на колени и, постанывая, облазил и обшарил всю кухню — заглядывал под стол, под холодильник, под умывальник, под батарею. Поиски оказались не напрасными: из-за плиты выкатил три молочные бутылки. Три бутылки — это же капитал! Сорок пять копеек!

Так! Но чтобы иметь эти сорок пять копеек в натуре, надо тащиться в молочный магазин. Более того — нужно вымыть заплесневелую стеклотару. Понюхал одну бутылку, вторую: в ноздри ударил такой резкий прокисший дух, что Бен даже зачихал. «Нет, это глупо, — подумал он. — Тратить последние силы на мытье? Может, и так удастся подсунуть?»

Сложил грязные бутылки в сетку и, превозмогая слабость, поплелся в магазин, даже не представляя себе, какие проклятия обрушит на его голову продавщица, прежде чем примет эти несчастные три бутылки.

Из магазина Бен выскочил как ошпаренный, даже не взглянув, что за продукт всучили ему за стеклотару. Уже дома, когда вылил молоко в стакан, увидел: стоит столбик прозрачной синенькой водицы, а сверху плавает какая-то белая микроскопическая флора. «Ну, аферистка! — выругался Бен. — Видно, позавчерашнее подсунула!»

Однако голод не тетка, тут уж не до переборов. Вот только проблема: с чем пить эту кислятину? Еще раз обшарил буфет и в самом дальнем углу наткнулся на две макаронины. Посмотрел сквозь них на солнышко — прозрачные. Пожевал, подержал во рту — непонятное что-то: не соленое, не сладкое и даже тестом не пахнет. Точно пластмасса.

Он представил себе, как сидит сейчас за столом Женя Цыбулько, щеки розовые, с ямочками, сидит, обласканная родителями, и уплетает… котлеты или борщ с пампушками.

Горькая сиротская обида сдавила горло: «Ну где же родители? Что они застряли? Есть у них сын или нету?» Он жевал напоминавшие стекло макароны, запивал мутно-кислой водой и не подозревал, что через пять минут будет, подобно раненому тигру, метаться по комнате и стонать, держась за живот, а потом до самого вечера не сможет даже выглянуть на балкон.

А поздно вечером, сидя на тахте в сумерках, Бен будет вспоминать, какие бутерброды раздавал он во дворе своим прилипалам. Нет, вы только представьте себе: дед тоненько нарезал хлеб, потом — опять тонюсенько — намазывал его маслом, а сверху клал кружочки колбасы, а потом еще кусочек хлеба и еще колбасы или голландского сыру. С ума сойти можно! И эти деликатесы Бен раздавал. Кому? Панченко и Родьке Зинчуку! На своих харчах, можно сказать, выкормил изменников. Да, конечно, изменников! Теперь, после распада его армии, они быстренько перекинулись к заклятому врагу, к атаману из соседнего двора — гитаристу Шурику, к тому самому Шурику, с которым Бен вел постоянные войны. Съесть центнер бутербродов, подхалимничать, заглядывать тебе в глаза, а потом предать — нет, на такое способны только духовные пигмеи. «Предатели!» — презрительно сказал Бен, совсем забыв о том, что этот ярлык Кадуха повесил и на него. Таким нехитрым способом Бен снял с себя позорное клеймо и перенес его на своих дружков.

Предали…

Бен умирал в гордом одиночестве и ясно видел картину, которой он потрясет не только свой двор, но и весь Киев. Среди бела дня, когда перед домом соберется побольше народу, Бен, шатаясь от голода и страданий, выйдет из парадного, встанет у стены, зажмурит глаза и нацелит дуло автомата прямо себе в грудь. Люди замрут, похолодеют. Не успеют даже ойкнуть… А Бен спокойно (но так, чтобы слышали все) скажет:

— Пусть предатели знают, как умирают герои!

И выпустит очередь себе в грудь. Крики, шум, толпы народу, похоронная процессия движется к Байкову кладбищу, Цыбулько идет и размазывает по щекам слезы, а все, кто когда-нибудь обижал, осуждал или оговаривал Бена, пусть теперь кусают локти и сгорают со стыда.