Три повести

Все приноравливался Максим к гнедому жеребцу, который долго нагуливал силу в загоне. «Не тронь его!» — говорил отец. А что не тронь, то еще милее сердцу Максима. Темной ночью тихо вывел Максим жеребца из конюшни, вскочил на него — и в галоп. Куда уносило его, знали только ясные зори, что указывали путь в таврийские степи. Но чутко спал отец и, сразу проснувшись, тут же догадался, кто и куда погнал жеребца. Бросился Гаврило на коня — и за сыном. «Стой! — прокатилось над степью. — Стой, говорю!» А в ответ — конский топот да искры из-под копыт. Уже за Долинской нагнал Гаврило сына-беглеца. Стегал его по дороге домой, здорово стегал вожжами. Еще и приговаривал: «Вот так — раз! — учил меня отец. Вот так — два! — учил меня дед. Вот так — три! — я тебя учу».

Да-а!.. Отгулял, отъездился отец с сыном. Земля им пухом.

Только Яшке не посчастливилось повозиться с конями. Когда старшие Деркачи выхаживали рысаков, Яшка еще на палке верхом скакал. А встал на ноги — война. Такая пустынь в селе, что не только лошади, волоса поганого на удочку не отыщешь. Ума не приложишь, чем пахать да сеять. А весна, брат, стучится в дверь. Степь ждет пахарей — не тех, которые снарядами выворачивали потроха сырой земли, а тех, кто положит в борозду теплое зерно… Но кроме работы в поле, конь для человека — все равно что крылья для птицы. На коне и душа твоя летит по степи. Ох и рвется Яшка с привязи, бьется, как сокол в клетке, тянется на волю. Каждую ночь, только заснет он, плывут и плывут стены его землянки, растворяясь в голубых миражах, а из тумана появляется белый-пребелый диво-конь с лебединой шеей, пеной-гривой, с глазами-звездами. Яшка хочет схватить коня за уздечку, белое чудо — за облака; Яшка за ним, а оно исчезает, как привидение…

«Сынок! — тормошит мать Яшку. — Не рви фуфайку. Горячка у тебя, что ли?»

И вот после этих снов здесь, у камышей Терновой балки, он увидел коня. И не призрачного, а живого!

— Лошадочка моя, лошадочка! — роняя слезы, шептал Яшка. — Стой же на месте, не убегай…

Чтобы не вспугнуть коня, Яшка по-пластунски пополз к реке; и уж так осторожно полз, как может разве только что лисица; затаив дыхание едва слышно подгибал он колени, чтобы ни один стебелек не треснул под ним. Горячая роса замутила ему взгляд, но сквозь солнечные лучики на Яшку доверчиво глядели неподвижные, влажные белки лошадиных глаз.

Конь спокойно посматривал на чудака, который тихонько подкрадывался к нему. И когда Яшка, сжавшись, подскочил, обхватил руками теплую лошадиную шею — конь и хвостом не шевельнул. Да, собственно говоря, и хвоста-то у него не было — только голый дергач с репьями.

Как к близкому человеку, ластился Яшка к лошади. Целовал в мокрые ноздри, нежно гладил мягкую, бархатистую шею, счастливо бормотал:

— Глупый! Теперь мы будем вдвоем… Где же ты бродил?.. Спокойная лошадь, которая тоже наверняка истосковалась по человеческой ласке, доверчиво тянулась к Яшке и тихо фыркала ему в ухо.

Чудо-конь — диво-лебедь из голубой сказки — гордо стоял перед мальчуганом. И Яшка не видел и не хотел того видеть, что его счастье — эта бродячая лошадь так похожа на их слинялую Чирву: вся облезшая, вся в лишаях и репейниках.

…Вовка и Мишка, решившие уже гнать стадо домой, стояли с раскрытыми ртами. Мимо них на серой кляче ехал Яшка Деркач. Широкое галифе, как попона, прикрывало острый, щучий хребет коня.

Яшка сидел по-цыгански, бочком, пилотка сдвинута набекрень, грудь колесом. Над степью раздавалось:

На позицию де-е-вушка
Провожала бойца…

— Эй, шкелеты! — крикнул Яшка пастухам. — Седлайте своих коз — и за мной в атаку… Поняли?

3

С юга потянуло теплом, ожила приингульская степь.

Тихо дымилась земля, играло в низинах марево.

Высунул из норы суслик мордочку, пошевелил ноздрями: весной пахнет… «Пи-и-и!» — испробовал голос. «Ти-и-и!» — отозвался его сосед. И зазвенели в степи переклики сусликов. А в прозрачной, как родниковая вода, бездне безбрежного неба омывали свои крылья жаворонки.

Начиналась жизнь, начиналась…

Только божьи коровки никак не могли проснуться. Глядел Вовка, как они сидят на камне. Спинки у них красные, в темных точечках. Настоящие тебе вояки — в погонах и орденах. Не случайно их называют солдатики. Только они почему-то неподвижны: с места не сдвинутся — ни живые, ни мертвые. Как будто брызнула на камень кровь и застыла.

Эти жучки-солдатики напоминают Вовке родное село. Вот оно, Колодезное, на правом берегу Ингула. Совсем как солдатики, цепочкой растянулись землянки вдоль скалистого берега. Греются на солнце и никак не могут очнуться после январских морозов.

Человеческий глаз ко всему привыкает. Уже не день и не два, как Вовка пасет коз и все поглядывает на сожженное село. Уже привык видеть следы пожарищ на другом берегу. Подует ветер — разнесет тучи пепла. Кое-где белеют обрушенные стены. Словно кровянистые десны, возвышаются кирпичные печи. Тянутся в небо почерневшие дымоходы. Вот и все, что осталось от Колодезного.