Три повести

В подвальной комнатешке с наглухо забитым фанерой окном Грибов зажег тощий фитилек плошки. Электричества в городе не было.

— Не ждал я, что придется нам с тобой свидеться… — сказал Грибов. Он сидел низенький, коренастый, в металлических очках на кончике носа, поверх которых смотрели молодые, поблескивавшие даже при огоньке фитиля глаза. — Ну, как у вас там, в Криворожье?

— Ушли шахтеры, кто смог, — сказал Макеев коротко. — Одни в Донбасс с Красной Армией… другие в степь, партизанить.

Он рассказал Грибову, зачем послан сюда. Грибов слушал, щурясь на огонь плошки. Отряд судостроительных рабочих, к которому должен был Макеев примкнуть, уже два дня назад покинул город. Верфи были взорваны. Теперь надо было пробиваться к Очакову, куда отряду должны были по морю подвезти оружие.

— Немцев в городе еще чуток, — сказал Грибов погодя. — Главная сила только на подступах. Нам с тобой тоже самое время уходить.

— Неужели я зазря пришел? — спросил Макеев хмуро. — По степи четверо суток маялся.

— Ну, зачем же так… — Грибов вдруг усмехнулся, глаза его стали хитрыми. — Такому королю чтобы работа не нашлась! — Он оглянулся на дверь и подвинулся ближе к Макееву. — Ты в «Колхозной» никогда не живал? — спросил он. — Ничего гостиница, люди не обижались. Кроватей по номерам штук двести найдется, постельным бельем бельевая напихана. Тут немцы целый штаб разместят. А под домом винный погреб «Винтреста», бочек двадцать вина… бессарабское пробовал? — Он жадно, почти в упор, рассматривал теперь живыми своими глазами Макеева. — Вот, думаю я, мы и угостим их винцом… они до вина первые охотники. Мы верфи взрывали, я кое-что приберег. Ты же горняк, ты это дело должен хорошо понимать.

Он долго отодвигал в углу какие-то ящики и ломаные стулья с порванными плетеными сиденьями и показал наконец Макееву то, что хорошо тот знал по проходкам в породе.

Полчаса спустя они стали спускаться по крутой лестнице подвала «Винтреста». Лестница была с выбитыми ступенями, сбоку лежали покатые доски, по которым скатывали бочки, и Макеев несколько раз хватался за ослизлые от сырости холодные стены. Внизу, в подвале, лежали бочки с вином. Пахло, как во всех винных погребах, сыростью, ореховым запахом дубовых бочек и сладким разлитым вином.

— Вот это бессарабское, старое… Шоферы тут во время бомбежки дырочку провертели, ты попробуй.

Грибов нашел шланг, сунул в дырочку и отсосал воздух. В рот Макееву плеснула тонкая пахучая струйка вина. Присев возле бочонка на корточки, он пил. Вино лилось в него и как бы расправляло всю душевную тоску, всю горечь того, что пришлось ему пережить, оставляя родной город и шахты.

— Хорошо! — одобрил он, оторвавшись и чувствуя, что снова густо бежит по его жилам кровь.

— Ты всего не пей, — сказал Грибов смешливо. — Адольфу оставь.

Несколько раз, пробираясь сторонкой по двору, они спускались в подвал, вынося из жилища Грибова то, что предназначал тот для встречи. Улица за воротами была по-прежнему пуста, и только два немецких самолета-разведчика, розовые от вечернего солнца, прошли над городом на небольшой высоте.

— Высматривают, — усмехнулся Грибов, глядя вслед серебряным птичкам. — Ничего, может, могилу себе высмотрят.

Они оставили открытыми двери подвала и вернулись обратно в темное жилище Грибова.

— Ну, Макеич, пора. Давай к городскому кладбищу, знаешь? Ночью бахчами уйдем на Парутино… там у меня на лимане есть знакомый рыбак.

Они условились о встрече в часовне на кладбище, куда должны были пробраться разными путями.

Макеев снова шел по улицам города. Был тот теплый, мягкий час вечера, когда обычно оживают южные города, и толпа движется по главной улице, и большие деревья по обеим ее сторонам остывают после дневного зноя, и все шумно, говорливо и неутоленно, как любовь… Он прошел, теснее прижимаясь к домам, чтобы остаться незамеченным, до угла улицы, и вдруг дивный свежий запах хлынул на него в этом безмолвном, обезлюдевшем городе. По-прежнему, продолжая жизнь, распускался перед вечером табак на городском скверике, возле обочины которого, словно споткнувшись на бегу, лежала ничком женщина. Руки ее были вытянуты вперед, соскочившая с ноги туфелька валялась рядом, и Макеев увидел аккуратно заштопанную пятку чулка на мертвой, подвернувшейся ноге. Он набрал воздуху, кровь после нескольких глотков вина еще густо бродила в нем, и понял, что убьет первого же немца, которого встретит… Сам боясь в себе этой силы, он свернул в боковую уличку и вдруг остановился, слушая. Сбоку мерно нарастал шум тяжелых железных гусениц, двигались танки, и несколько мотоциклистов вдалеке, не доехав до скверика, свернули на главную улицу. Подтянувшиеся части врага входили в город.