Три повести

— Покатило нас с вами, Наташенька, як былинку по степи, — вздохнула Феня, — боже ж ты мой, чего только война с людьми делает… — Она поглядела на нее, изменившуюся в ватной кофте и платочке. — Я думаю, и мама родная вас сейчас не признала бы.

Но надо было искать пристанища. По дороге Наташа узнала, что немцы уже подошли к Таганрогу и в Ростов ей не попасть. Она решила пробраться через донскую степь в Зимовники, к брату отца — инженеру Кедрову. Но искать пристанища в Кадиевке им не пришлось. У шахтерского кооператива, мимо которого они проходили, Феню вдруг окликнула женщина.

— Что, или память с Криворожья замыло? — сказала она. — Икряникову не признаешь?

Феня ахнула, они обнялись. Как же раскидала война людей с родных мест… и где только нельзя было встретить бывших криворожских шахтеров!

— Тут, милая, не один знакомый тебе, может быть, встретится, — говорила женщина между тем. — Шахтера от шахты не так-то легко оторвешь… а только многих уже нет, ушли в разные стороны — кто в Красной Армии, кто в степь партизанить. Муж-то твой где?

— Был в Николаеве… теперь уже четвертый месяц ничего от него не имею.

Женщина повела их за собой во временное свое жилище. Сотни семейств, выбитых войной из обжитого гнезда, жили в таких же бараках невдалеке от шахтного управления. Все было скучено, уплотнено, даже узлы с вещами были еще не развязаны. Мужчины с первого же дня спустились в шахты. Надо было наверстывать то, что было уже потеряно в Краматорской и Горловке и в других городах Донбасса.

— Ах, скажи пожалуйста, как меняется человек, — говорила женщина, оглядывая исхудавшее, с большими глазами и по-новому красивое лицо Фени.

— Вы Макеева случаем не встречали? — спросила Феня вдруг.

— Нет, не привелось. А он здесь?

— Не знаю. Видела его напоследок… — ответила Феня как бы мельком.

Женщина, большая, с измученным, уставшим лицом, долго слушала про все, что пришлось им испытать за два месяца скитаний по степи.

— Нет, в Ростов вам сейчас не пробраться, — сказала она Наташе, — да и нечего-то делать вам там… от Таганрога до Ростова недалеко, а у Таганрога уж немцы.

Но добраться и до Зимовников было сейчас не просто.

— Вот что, милая, — сказала она погодя. — Надо вам к мужнину брату в станицу пробраться. Тут на путях стоит эшелон с заводским оборудованием… может, вас в него пустят. Вам бы до Новошахтинска только доехать… а там военные подвезут. На Дону сейчас тоже большое движение идет. — Она сидела на койке, сменившей некогда ладное ее хозяйство на берегу Ингульца, но все несли тяжелое бремя войны, и она не роптала. — Все так-то живем, милые мои… всех сорвала война с места, — говорила она. — Тут душу до времени железной рукой надо стиснуть. Наши криворожские сюда пришли — дня не потеряли… вчера пришли — сегодня в шахты спустились. Нам нехорошо, трудно, а на фронте и того труднее приходится… Воюют мои сыны, — добавила она, крепко стянув на груди платок: ветер пробирался сквозь перекосившиеся рамы, — воюют, родные мои. Всю семью разбросало, кого куда… — Тонкие нити дождя косо легли на зеленоватые стекла оконца. — Ну, может, соберемся еще вместе… — тряхнула она головой, — может, опять нашему Дону от ворожьей крови выйти из берегов случится. — Она сидела на койке, старая шахтерская жена, столько уже увидевшая за свою пятидесятипятилетнюю жизнь. — А ты куда теперь? — спросила она Феню.

— Не знаю, — ответила та смутно, — оторвалась я, как лист…

Поздно ночью, когда уже спали в бараке и напоила их чаем и накормила, чем могла, добрая шахтерская жена, Феня поднялась на локте и при свете догорающей керосиновой лампочки долго глядела на Наташу: они спали вместе на койке Икряникова, который был в ночной смене.

— Вы, Наташенька, не спите? — спросила она. — Ох, стали вы мне родной, как наместо сестры. — Ее большие глаза с грустью и нежностью смотрели на нее. — Пришло нам время расстаться, — сказала она. — Решила я остаться в Кадиевке. Негоже мне от родного дерева далеко отрываться. Все шахтерские жены тут, и я тут останусь. Сейчас женщина и в шахте рядом с мужчиной работает. Надо кому-то ушедших заменять. А вы, Наташенька, пробирайтесь до вашего дяди, теперь недалёко осталось. Може, мама ваша к нему подалась, дай вам бог ее встретить. — Она сидела рядом с ней на постели, запахивая кофту на груди. — А я еще такую думку имею… вам одной скажу, как сестре. Есть у меня надежда человека одного повидать… может, сведет еще доля. Только далеко он в степи, на трудное дело ушел.

Она не вытерла выпавшей вдруг и покатившейся по щеке слезы. Наташа не ответила ей. Словно отрывался большой необходимый кусок ее жизни… она снова оставалась одна в степной безвестности. За два с половиной месяца все было поровну разделено между ними.

— Как я теперь буду жить без вас, Феня? — сказала она горько.

— Не говорите, — уже не вытирая обильных слез, ответила та, — не говорите, Наташенька… и мне не легко, не думайте. Но так надо. Мне сейчас в шахты не уйти — в лицо себе плюнуть потом, когда люди с победой вернутся… а ты что же сделала для войны, что ты — хворая или силы дано тебе не было?