Три повести

Он ждал пожарника, с которым должен был довершить задуманное дело. Но только лиман шумел и плескался внизу, и ледяная крупа шуршала временами по доскам. Удивительное томление овладело вдруг им. Он понимал уже, что время истекло, что-то случилось с пожарным: может быть, его захватили, и надо спешно выбираться отсюда. Но какая-то непривычная покорность судьбе заставляла его оставаться на месте. Давно уже непогода пробралась в рукава его пиджака, и холодная дрожь сотрясала по временам тело. Но он все медлил и ждал. Наконец он поднялся и вяло стал пробираться между штабелями досок. Может быть, он устал за эти месяцы напряжения, может быть, надломилась сила души… слишком много горя увидел он за это время. И город, темный, как смерть, встретил его своим отчаянием и разорением, — некогда теплый, живой и свежепахнущий морем город. В ту же минуту что-то страшное, сильное и мохнатое прыгнуло на него из темноты, и он не успел даже ни отмахнуться, ни вскрикнуть. Падая, он понял, что это — сторожевая овчарка, из тех могучих и злых собак, что сторожат у немцев пути. Она лежала на нем, жарким вонючим дыханием дыша ему прямо в мокрое от ее слюней лицо, прокушенная правая рука не могла сжаться в кулак, и он знал, что пропал, пропал совсем, потому что всего на несколько коротких мгновений поддался слабости…

Минуту спустя тревожные свистки уже хлестали на территории верфей.

XIX

Полк, в который, выйдя из госпиталя, попал Соковнин, был в конце октября спешно переброшен к Москве. Печальный ветер осени трубил и гудел в оголенных лесах Подмосковья. Дачная местность, где расположился до введения в дело полк, обычно пустынная и малолюдная в это время года, была полна необычайного движения. На полях, насколько хватал глаз, до самого горизонта, точно разрывы, летела в воздух земля с десятков тысяч лопат, которыми копали противотанковые рвы и окопы. Во всю длину шоссе, некогда мирно уносившего к тихому подмосковному озеру с любезными сердцу рыболова всплесками рыб на заре, тянулись колонны машин, груженных снарядами и плоскими патронными ящиками с веревочными ручками. Огромные, туго наполненные тела газгольдеров проносили на руках к местам, где белесые, сливаясь цветом с октябрьским небом, висели на высоте аэростаты. Возле входа в летний театрик-кино еще трепались обрывки афиш, но в садике с оставшимися двумя-тремя цветными фонариками на проволоке уже спешно выгружал свое хозяйство медсанбат.

Была ли когда-нибудь та Москва — мирная, в это время года уже приготовившаяся к зиме, обильно загруженная топливом, с начавшимся зимним театральным сезоном, с оживленной студенческой толпой в вестибюле архитектурного института? Соковнин раз с удивлением посмотрел на свою фотографию на старом студенческом билете, как смотрят на изображение младшего, еще не познавшего жизни брата… Затемненная, без единого огня по ночам, сотрясаемая только разрывами снарядов из зенитных орудий, лежала позади, в нескольких десятках километров, Москва: немцы готовились взять ее до начала зимы…

Весь октябрь шли тяжелые бои на Западном направлении. Остановленная в разбеге, судорожно, словно буксующая, содрогалась немецкая военная машина, натолкнувшись на упорное сопротивление под Москвой. Вводя в бой новые и новые части, подбрасывая целые танковые дивизии, нащупывая слабые места в обороне, тараня то тут, то там, немцы пытались прорваться к Москве. Но чем упорнее нацеливали они удары, тем страшнее для них становилось противодействие; иногда поредевшие роты сдерживали целые немецкие полки; иногда двадцать восемь героических людей сдерживали без артиллерии, с одними ручными гранатами, танки, и по всем загородным дорогам, по всем подмосковным шоссе текли рабочие батальоны или части народного ополчения — из самых лучших, самых самоотверженных рабочих или студентов Москвы… Все чаще и чаще пытались немцы сокрушить Москву с воздуха. Но уже на высоту в три тысячи метров загоняли их зенитный огонь и истребители, и, летя на Москву, попадали они в чащу огня, из которой только немногие находили обратную дорогу. Ночью и днем разгружались на сортировочных станциях воинские эшелоны, почти без остановок проходившие великий путь из Сибири или из Средней Азии: вся страна, казалось, воевала здесь, под Москвой. И, теряя сотни танков и тысячи людей, немцы бессильно топтались на подмосковных полях: в судорожном сотрясении их буксующей военной машины были непоправимо сорваны необходимые для ее движения шестеренки.

В один из дней этой поздней и тревожной поры октября, пробираясь к командиру полка по жидкой глине размытой дорожки, Соковнин опознал в одной из девушек, копавших с группой студентов противотанковый ров, ту красивую глазастую Марину, которая считалась невестой Кости Кедрова. В ватнике, в мужских сапогах, доверху измазанных глиной, она уже со сноровкой выворачивала лопатой тяжелые рыжие комья.