Три повести

— А ты не задумывался, товарищ Микешин: нет ли тут какого зверя, который днем в чаще хоронится, а на ночь выходит? Тропок здесь контрабанда много натоптала, сопки до самой Маньчжурии тянутся… а в Маньчжурии японцы хозяйствуют.

— Ты, собственно, о чем?

— О том, что кое-кто не только по ту сторону действует, а и здесь на берегу поискать не мешает. Случается, при отстреле подранишь оленя… заляжет зверь в чаще, пропали панты — загниют. Тоска берет, когда след его ищешь. И сейчас у меня вроде тоски… брожу около, а следа не вижу.

— Погоди… не тоскуй. Дорога не прямая, а сопками. Борьба тут всурьез начинается. Пятнадцать лет землю корчуем, а дубы столетьями выращивались. А на Дальнем Востоке, сам знаешь, какие дела… японцам бы одно, американцам другое. А тут мы на дороге стоим. Нас не ухватишь. Щупальца не доросли. Я намедни видел, осьминога рыбаки поймали… всего его на части изрезали, а щупальца все еще движутся. — Рябоватое лицо Микешина потемнело. — На срывы надеются, на то, что лопнем мы с нашими планами… а мы не лопнем, не ждите! Новое племя, брат…

Прокуренная комнатка конторы была как командная вышка. Каждый день начинался с борьбы. Каждый день словно передвигалась линия фронта.