Три приятеля

– Не-е-е. Это и ежу понятно, – ответил Мишка. – После любого твоего звонка она на крыльях летает. День-два без письма, без звонка – вянет, теребит свою мохнатую игрушку.

– Ладно. Все равно надо лететь. Завтра, нет, в понедельник отдам паспорт на визу. Еще надо с мебелью закончить. Да, кстати, Стас, ты хотел всякой аппаратуры напихать. Как с этим делом?

– Так ты чего, не был в квартире?

– Нет. Как привезли испанскую койку, так и не был. Даже не разбирал ее и не устанавливал. А ты, значит, был?

– Не только был, но вдвоем с водилой и кровать эту установили, и аппаратуру втащили, и подключил я все. Теперь осталось только содрать пленку с матраца и застелить постель. Только я думаю, что Оля одна в постели потеряется. Не велика ли кроватка?

– Ну, не знаю. Я как увидел ее в Москве на выставке, так сразу и заказал. А чего мы сидим? Мишка, почему не наливаешь?

– Давно налито, – ответил Мишка, – и мной, например, выпито. А вы можете оставаться трезвенниками.

Но это предложение было отвергнуто. И процесс возобновился. И тут Стас кое-что вспомнил.

– Да, Ленька, а что там за коробка стояла на кухонном подоконнике? – спросил он. – Какие-то старые чашки, рваные игрушки, ножи и вилки.

– А… Это я с Олиной квартиры принес. Может, ей что-нибудь на память захочется оставить. Были еще фотографии, но я их забрал к себе. И отсканировал. А…

– А я приказал выкинуть всю коробку в мусор, – перебил его Стас. – Новая жизнь у девки. Какие, в жопу, старые вилки и чашки. Пусть ест серебром и мельхиором. Или я не прав?

– Да, решительный ты паренек, – ответил Леня задумчиво. – Но может, ты и прав. Чего хранить барахло?..

– Конечно, прав, – подтвердил Стас. – А фотографии оставь. Альбом ей купи. Пусть хранит.

– Зачем ей альбом! Я их заложил в компьютер. Почистил немного, сделал отдельную папку. Пусть смотрит с экрана.

– Пусть, – согласился Стас.

А Мишка спросил:

– А меня научите сканировать, а? Вот бы хранить разные документы, анализы, карты больных.

Стас назвал Мишку дубиной и заявил, что давно надо было это сделать и что он удивляется, как это Мишку терпит медицинская общественность. А Леня вспоминал, как он разбирал Олины фотографии.

Пачка состояла из пары десятков черно-белых фотографий. Цветных было только две. На фотографиях были какие-то люди, иногда среди них присутствовала маленькая Оля. Это были, видимо, отец, мать и, может быть, родственники или сослуживцы родителей. На цветной фотографии, сделанной пару лет назад, Оля сидела с соседкой Валей на кухне, вероятно, во время какого-то торжества. В объектив она смотрела сконфуженно, платье на ней было немыслимого цвета, на фото было больно смотреть. Другая фотография была снята в ателье лет пятнадцать назад. На ней маленькая Оля сидела между молодыми мужчиной и женщиной. Когда Леня отсканировал это фото, обратил внимание, что лицо женщины ему знакомо. Что за черт! Он перебрал другие фото – нет, больше нигде эта женщина не фигурировала. Где же он ее мог видеть? И как это может быть? На фотографии Оле примерно года четыре. Но это лицо вроде бы он видел совсем недавно. Бред какой-то!

От воспоминаний его отвлекли выкрики Мишки, который требовал от Стаса проявления уважения к себе как врачу, во-первых, и как к личности, во-вторых, причем громко апеллировал к Лене.

– Уважение, – сказал Леня, – появляется и нарастает в процессе выпивания, как классовая борьба в процессе строительства социализма. Где мой сосуд?

И было немедленно наполнено, и Леня с энтузиазмом стал требовать у Стаса отчет о развитии его ребенка. И спрашивать, почему женщина с пятимесячной беременностью живет одна, без мужниного присмотра.

– С шестимесячной, – поправил его Стас.

– Тем более почему?

– Да, кстати, – включился Мишка, забыв свои требования, – она меня встречала в Цюрихе. Живот уже заметен. Что ты решил?

– Пока толком и сам не знаю. Илга знаете мне что говорит? Построй, дескать, здесь дом, за городом. Мы будем приезжать сюда зимой гулять с маленьким по снегу. В валенках: я – в огромных, а он – в крохотных. Вот такая идиллия.

– А серьезно? – спросил Леня.

– Серьезно? Ну, ты знаешь, я нанял команду. Датчанин, американец и один наш; учился в Дании, знает и ту, и нашу бухгалтерии. Сейчас они притираются. Думаю, через месяц-другой фирму будет не узнать. Знаете что, мужики? Меня же все жестким считают, а оказывается, я сейчас у себя профсоюзом работаю. Улаживаю. Вытираю слезы.

– Датчанину? – засмеялся Леня.