Три прозы (сборник)

Д.:

– Вы, я вижу, стираете? Я вам не помешаю, я только на одну минуту. Хотел вам сказать что-то очень важное. Давно вот уже собирался. Сейчас пошел домой по непогоде, дождь, грязь, а ноги к вам привели – ну, думаю, значит, сейчас все и скажу. Ткнул в дверь, а она и не заперта. Так я пройду, можно? Не прогоните?

Пропустила его за простыню.

– Вот, – развела руками, мол, хотели – любуйтесь. – Вы извините, Евгений Борисович, у меня сейчас и присесть-то некуда.

Д.:

– Ничего-ничего, это неважно. Я сейчас только с мыслями соберусь…

– Вы, – перебила Соня, – говорите, а я буду белье развешивать. Хорошо?

Залезла на табуретку и стала привязывать еще веревку на гвоздь у окна. Подняла руки, и халатик полез по бедрам вверх.

– Говорите, говорите, я слушаю!

Д.:

– Давайте я вам помогу!

Рассмеялась. Потеряла на мгновение равновесие, закачалась на табуретке, схватилась пальцем за гвоздь. Другой рукой, спохватившись, одернула низ бесстыжего халатика.

Д.:

– Чему вы смеетесь?

Переступила одной ногой на кровать, нога по щиколотку провалилась в перину и скрип. Кровать запружинила, закачала. От расставленных ног халатик разошелся.

– Хотите помочь?

Д.:

– Хочу.

Так и стояла, схватившись одной рукой за гвоздь, другой убирая мокрые волосы за ухо, расставив ноги и покачиваясь на кровати.

– Тогда вот берите что в тазу и выжимайте.

Д. посмотрел в таз, там были ее трусики, лифчики, ночная рубашка, еще что-то розовое, лазурное, фисташковое.

Соня перестала качаться, глядела на Д. как-то странно, будто испытующе.

Д.:

– Да-да, конечно, одну минуту!

Сбросил пиджак на кровать, запонки сунул в карман, закатал рукава. Взял из таза что-то крошечное, как на куклу, сжал в кулаке, между пальцев потекло, закапало обратно в таз.

Соня спрыгнула на пол, подскочила, схватила за руку:

– Что вы, Евгений Борисович, прошу вас, не нужно! Не делайте этого!

Д.:

– Да что такое?

Стала разжимать его кулак:

– Ничего не нужно! Я сама!

Выхватила мокрый розовый комочек, швырнула его обратно в таз, шмякнулся липко.

– Ничего не нужно! Уходите лучше. Вас Мария Дмитриевна ждет. Поздно уже.

Д. стоял с закатанными рукавами и смотрел, как она скачет по комнате, выжимает, развешивает. Попала босой ногой в лужу – вытерла подошву о край кровати. Бросила взгляд на его ноги.

– Да у вас с ботинок течет – снимайте! Что ж вы сразу не сказали, что промокли.

Д.:

– Оставьте, Соня, ничего страшного.

Заставила снять ботинки, набила их газетой, поставила к печке.

Чтобы не мешаться, отошел к окну, оставляя следы от мокрых носков. По стеклу с той стороны барабанило, а ничего не было видно, запотело плотно, наваристо, так что все время капли стекали, но и в их дорожках ничего не было видно, стемнело.

– Завтра рано вставать, – сказала Соня, окутанная паром, уминая деревянной палкой белье, что лезло из ведра. – Я ведь еще на работу устроилась. Уборщицей в их бухгалтерии. Полы мою, мусор выношу. Хоть какие-то деньги. Первые дни было даже интересно. Ходишь по пустым кабинетам, заглядываешь во все шкафы, лезешь во все столы. Что ни стол, то натура. Так и представляешь себе, кто там сидит. Одни туфли под каждым столом чего стоят! И шваброй их, шваброй.

И опять засмеялась.

Так какого же черта, свидетельница, тогда, в банном настое, среди этих чулочных сталактитов, среди капельного перестука и шипения бельевого навара, выплеснутого через ведерный край на плиту, он так ничего вам и не сказал?

И в зале вдруг тоже стало мокро, душно, жарко, будто кипело с перехлестом белье – тюкала ремингтонистка – и от приставленных к печке ботинок, накормленных до отвала газетой, шел пар.