Три прыжка Ван Луня. Китайский роман

«Нам никогда не делали ничего хорошего: это наша судьба. Нам и не будут делать ничего хорошего: это наша судьба. Я слышал на всех дорогах, и на полях, и на улицах, и в горах, слышал от старых людей, что только одно помогает против такой судьбы: недеяние. Лягушка, как бы ни пыжилась, не проглотит аиста. Я верю, мои дорогие братья, и намерен держаться за эту веру: что путь мира есть нечто жесткое, негибкое, не отклоняющееся в сторону. Если хотите бороться — что ж, поступайте, как знаете. Вы ничего не добьетесь, и я не смогу вам помочь. Тогда, дорогие братья, я вас лучше оставлю: я ныне порываю с теми, кто живет как в бреду и не желает опомниться. Один старик сказал о таких: их могут убить, их могут оставить в живых, но, так или иначе, судьба их будет определена извне. Пусть смерть проносится надо мной, пусть жизнь проносится надо мной — я не стану придавать значения ни тому, ни другому, не стану проявлять ни нерешительности, ни поспешности. И было бы хорошо, если б и вы поступали, как я. Ибо ничто другое не имеет смысла. Я хочу без желаний и без ощущения тяжести нести и малую, и большую ношу, хочу отклоняться в сторону — туда, где не убивают. И еще я напомню вам о Гуаньинь и других золотых буддах, которых почитает Ма Ноу; они — мудрые, достигшие зрелости боги, и я тоже хочу их почитать, потому что они говорили: человек не должен убивать ничего живого. Я хочу покончить с убийствами и местью — они не помогут выйти из тупика. Не сердитесь, когда я не соглашаюсь с вами. Я хочу быть бедным, чтобы ничего не терять. Богатство бежит вслед за нами по дороге; но оно нас никогда не догонит. Я должен — вместе с вами, коли вы того пожелаете — подняться на другой горный пик, более прекрасный, чем все, виденные мною прежде: на Вершину Царственного Великолепия [88]. Не действовать; быть как прозрачная вода — слабым и уступчивым; соскальзывать, подобно лучу света, с каждого древесного листа. Так что же вы ответите мне, дорогие братья?»

Они молчали. Чу вздохнул: «Руководи нами, Ван. Делай, что сочтешь нужным».

Ван покачал головой: «Руководить вами просто так я не буду. Вот если вы примете мои желания как свои, тогда другое дело. Но вы должны будете признать мою правоту — прямо сейчас, в этот миг. Вам не придется долго колебаться, и тем, что остались в селении, — тоже, потому что, по сути, никто из вас и не желает ничего иного. Вы только на поверхности кипятитесь, бурлите — как кипятился раньше я сам, дорогие братья. Пойдите за мной. Мы отверженные, и нам надлежит признать это. Как бы слабы мы ни были, мы все же сильнее других. Поверьте, никто не убьет нас, ибо любой клинок, соприкоснувшись с нашими телами, погнется. И я не оставлю вас. Всякий, кто нанесет нам удар, почувствует свою слабость. Я сумею защитить и вас, и себя; я, как предложил Чу, отправлюсь в Шаньдун и попрошу помощи у братьев из „Белого Лотоса“. Но я отказываюсь защищать разбойников и убийц. Давайте останемся теми, кто мы есть: слабыми братьями, сыновьями обездоленного народа».

Ма Ноу обхватил громадного Вана за плечи и жарко зашептал ему в ухо: «Я тоже хочу странствовать с тобой; хочу быть одним из тех обездоленных слабых братьев, которым ты обещаешь защиту». Другие сидели тихо, переглядывались. Потом все они — сперва Чу, затем остальные четверо — склонились перед Ваном, коснувшись лбами земли.

ХИЖИНА

Ма Ноу опустела.

Вор оны и большие в ороны прыгали по ступенькам крыльца и через распахнутую дверь проникали в комнату, садились на еще не успевшую остыть печь, клювами раздергивали циновку. Две серые виверры свесили головы с крыши, мгновенно, распластавшись в воздухе, перенеслись на кучу тряпья и принялись в ней копошиться; в лучах заходящего солнца переливалась их пятнистая шерсть. Упитанный ворон раскачивался на пустой полке, посматривал одним глазом, что делается внизу; когда более крупная из виверр, опираясь на стену, привстала на задних лапах и потянулась вверх, он, испуганно забив крыльями, с карканьем поднялся в воздух и вылетел в раскрытую дверь.

В захваченном селении в тот же вечерний час бродяги подтягивались к дому крестьянина Лэ: одному из четырех домов, окружавших вековой дуб, от которого начиналась улица. На заднем дворе этой усадьбы находился просторный амбар, которым крестьяне обычно пользовались как местом собраний. Открытые двери в длинной стене пропускали внутрь широкие снопы света.

О чем говорили на том памятном собрании — в амбаре, где воздух пропитался запахами гнилой соломы, потной одежды и воловьего помета — можно пересказать в немногих словах. Вана там не было; Ма Ноу не расставался с ним ни на миг за все время их долгого пути, когда они вместе толкали тележку с золотыми буддами и ласково улыбающейся хрустальной Гуаньинь; теперь оба сидели в комнате, заваленной сельскохозяйственными орудиями, и неспешно беседовали.