Три прыжка Ван Луня. Китайский роман

И вот они уже на Женском холме, под тяжелыми лиственными кронами. В тени деревьев копошилась та особая человеческая масса, при виде которой братья почувствовали, что сердца их стали сжиматься судорожнее, медленнее, такими мощными толчками разгоняя кровь, что и мягкая земля под ногами закачалась в том же ритме, все дальше распространяя исходившие от сердец волны. На братьев смотрели во все глаза — с любопытством и удивлением — чьи-то беглые жены; эти сестры, казалось, еще не свыклись с мыслью, что ветер так свободно овевает их лица и что не нужно, встречаясь с посторонним, прикрывать покрывалом рот. В скоплении слепых нищенок, рыночных торговок грациозно передвигались изящные фигурки, как светлые точки на цветущем лугу: дарительницы счастья, хуагуй, их прелесть была несравненна; вокруг этих хрупких дев витал дух Павильона Ста Ароматов. Они, с детства вышколенные дочери благородных семейств, и среди мшистых кочек обольстительно изгибали стройные станы; перебирая четки, чуть слышно выдыхали молитвы, будто повторяли школьные упражнения из книги Саньцзыцзин.

Ма Ноу шагал по дороге к подножию затененного листвой холма. Широкой ладонью разгонял клочья серой пелены, еще висевшие в небе; с торжественной невозмутимостью парили над его головой белые лебеди света.

Как же вдруг начал сотрясаться Женский холм!

Тысячекратный вопль качнулся над долиной и полетел назад, отброшенный другими холмами.

И раз десять повторилось кошмарное: звериное рычание, треск раздираемой ткани, рев — смешанные с обезумевшими высокими голосами.

Ослепленные страхом тени метались, пытаясь вырваться из-под кроны катальпы, — а их рывками возвращали назад.

Как после этого минутного неистовства рассыпались, цепляясь за гребни кустарника, тряпичные — белые и цветные — комки, как они упали в мох, как беззвучно покатились вниз по склону!

На холме воцарилась странная тишина: прерываемая долгими скандирующими стонами, кошачьим душераздирающим визгом, музыкой задыхающегося бессилия, которое кусает себе пальцы, от которого сердца съеживаются, будто их окунули в уксус, а отчаяние становится одержимостью, заставляющей тела биться в корчах.

И потом гулкие мужские голоса в долине: «Ма Ноу, Ма Ноу, дракон летит! Ма Ноу, там ведь наши сестры!»

Внизу, на узкой дороге к лагерю, бушевала толпа; братья прислушивались к тому, что делается на холме, переглядывались; затыкали уши, били себя кулаками в грудь. Над головой Ма Ноу что-то взорвалось. Когда люди окружили его, ему показалось (больше, чем на мгновение), будто сам он — Владыка Преисподней с сотней рук, плетей, змей; и будто он гонит охваченные лихорадочным возбуждением души меж стен Ледяного Ада, к ненасытной Непреодолимой Реке, гонит от всех зеркально-гладких стен [120]; они хрипели и скалились, он же переполнялся радостью, размахивал чашей-черепом. От этой картины, внезапно надвинувшейся на него, кровь стыла в жилах. Но уже мазнуло кистью, смоченной Слабостью, по всей внутренней поверхности его головы. Почти теряя сознание, падая, он все-таки успел осознать, чт ос ним происходит, охнул, чудом удержал равновесие, выпрямился.

С холодным огнем в глазах оглянулся вокруг. Ощутил: толчок, с которым сверкающее сознание собственной власти выскочило из него, стукнулось о землю, бросило назад холодный взгляд.

«Так нужно. Я беру это на себя».

И два глубоких вздоха. Он, все еще оглушенный, обернулся; долина цвела как прежде. Он с затаенным страхом понял, что нечто неведомое вышло из него — и одержало над ним верх. И — что он победил Ван Луня. Одурманивающий ужас медленно вливался в костный мозг.

В зарослях мисканта лежат смущенные братья. Слабые мольбы о помощи с Женского холма. Ма Ноу увлек свою паству на ложный путь.

С пустым, ничего не видящим взором брел Ма Ноу, переступая через тела, отворачивая лицо.

Они вжимались своей плотью в землю. Холм потрескивал — напротив, против них.

Неподвижность, много часов подряд; освящаемая солнцем глушь. Из хижин на Женском холме неслышно выползали умиротворенные вздохи, просачивались в щели между досками, завивались колечками: словно дым, или заблудившийся взгляд, или замирающий звук гонга под лиственной крышей.

Когда солнце стало светить горячее, в долине, перед хижиной Ма Ноу, загудели раковины-трубы, пятью пять раз, с перерывами: сигнал к общему сбору.

Листья травы качнулись, стебли сдвинулись, и выгнулись дугой спины, показались головы.

На Женском холме еще долго ничто не шевелилось. Но потом и там меж деревьями замелькали белые, цветные пятнышки. И началось: мельтешение черных мужских силуэтов, перемешивание красок, взлетающие над шумовым потоком брызги — шорохов, фраз, возгласов. Пестро одетые сестры спускались с холма в обнимку, братья — плечом к плечу. Ликующее светоносное облако нисходило в долину.