Три прыжка Ван Луня. Китайский роман

В то время в гости к Хоу приехал астролог из Пекина, недавно уволенный — по причине своей некомпетентности — из ведомства церемоний[152]. Так и не сумев проникнуть в тайны гороскопов, связанных с важными государственными событиями, этот человек занялся постыдным промыслом, для которого пригодились и его почтенная внешность, и внушающая доверие сдержанность: он стал посредником в весьма процветающем деле, торговле детьми, которых отправляли в южные провинции, где они пополняли персонал «домов радости» и театров. Все это осуществлялось под видом законного усыновления; при случае бывший астролог также поставлял аптекам, а иногда и больным — самым богатым, — малолетних детей, чьи глаза, печень, кровь использовались в медицинских целях[153]. По совместительству он подрабатывал как брачный посредник — его услуги и на этом поприще ценились очень высоко.

Однажды друзья сидели в Павильоне Добра на берегу маленького канала; расстроенный Хоу поделился с гостем своими горестями, после чего оба некоторое время молчали, курили кальян и наблюдали за бурлаками, шлепающими по ледяной воде.

Потом астролог поинтересовался: принадлежит ли Хоу земля также и по ту сторону канала; если да, то насколько широкая полоска земли; и вообще — какие товары здесь перевозят.

Еще пару раз затянувшись, он заметил, что канал неплохо бы вообще закрыть.

Хоу понял его с полуслова, засмеялся и попросил говорить потише. Закрыть канал, конечно, было бы неплохо, да только это вряд ли осуществимо; однако если его друг, паче чаяния, измыслит какое-нибудь средство, такая услуга, естественно, не останется без вознаграждения. Потому что канал очень важен для тех-то, и тех-то, и тех-то; и если его действительно закроют, кое-кто сможет использовать ситуацию в своих целях.

Почтенный астролог, скромно одетый в черное, поблагодарил за предложенную долю в будущих доходах; но пока еще, сказал он, ни о каких таких доходах и речи нет. Он сидел, о чем-то задумавшись, и вдруг с печалью заговорил о смерти старшего Хоу, при жизни столь ценимого императором; спросил, между прочим, кто из астрологов определял место для погребения. Потом, ничего не объяснив другу, вернулся вместе с ним в дом, зажег свечи на алтаре предков и принялся оплакивать преждевременную смерть старика, этого, по его словам, «истинного друга отечества». Затем попрощался и удалился в предоставленную ему комнату, чтобы, как он выразился, «предаться благочестивым размышлениям».

На следующее утро он кликнул носильщиков и в компании придурковатого местного астролога, у которого вечно гноились глаза, отправился к месту погребения старшего Хоу, прихватив с собой рабочие инструменты — компас, таблицу влияний животных, «ветряную лозу». После трехдневных трудов оба астролога сопоставили результаты своих вычислений и пришли к выводу, что проведение канала нанесло непоправимый ущерб месту погребения. Больше того: из-за нехватки места невозможно даже умиротворить дух умершего посредством строительства отвращающей дурные влияния пагоды! Этим и объясняются все те несчастья, которые постигли дом Хоу после смерти его отца.

Хоу не понял сути запутанных рассуждений астролога. Но когда тот принялся сетовать на участь столь заслуженного в прошлом, а ныне покойного чиновника, Хоу с плачем упал на землю, совершенно не представляя, что теперь делать. И тут же кинулся к алтарю предков: он, мол, не хочет брать на себя такого греха, он должен как-то убедить умершего, что не виноват в истории с погребением — виноваты другие, не он; да разве могла ему, любящему, ежедневно приносящему жертвы сыну, прийти в голову столь ужасная мысль — лишить покоя, выгнать из могилы собственного отца! Он буквально повис на шее у астролога, умоляя о помощи, — и к своему изумлению увидел, что лоснящееся жиром лицо его друга приняло какое-то неподобающее, хитровато-фальшивое выражение. Астролог нетерпеливо засопел, когда его стиснули массивные руки, отодвинул от себя Хоу, закончил обряд каждения, и они двое медленно побрели к садовому павильону на канале. Флегматичный пекинец сказал — таким тоном, будто по-прежнему служил в ведомстве церемоний: «Мы не вправе еще больше оскорбить дух твоего отца, и так уже тяжко пострадавшего, перенеся его могилу в другое место. Это было бы верхом неуважения. Лучше изменить направление канала. А старое русло — поскорее засыпать». Толстяк Хоу горестно пробурчал: «Да…»; и потом, после паузы, которой хватило, чтобы они пристально посмотрели в глаза друг другу, повторил уже более звучно, жизнеутверждающе: «Да-да».