Три пункта бытия

А тут Мансуров, возникнув откуда-то из небытия, из своей незаметности, стал ее убеждать, будто бы ее новая физиономия лучше старой, интересней, — завтра она увидит, как в институте на нее будут глазеть мужики; стал осторожно, чтобы не повредить прическу, гладить ее по голове, очень хотел ее приласкать, — такое впечатление произвел на него ее новый рисунок.

Мансурову-Курильскому Ирина Викторовна сказалась нездоровой.

Однако же Мансуров-Курильский был прав: несмотря на бессонную ночь, которая, казалось бы, не могла не повлиять отрицательно, Ирина Викторовна произвела на работе самое благоприятное впечатление.

Уже к обеденному перерыву был отмечен повышенный интерес сотрудниц и сотрудников НИИ-9 к «информашке», то есть к отделу информации и библиографии. Среди сотрудников старших и эмэнэсов сразу же наметилось две категории. Умные говорили Ирине Викторовне:

— Десять лет, Ирочка (или Ирина Викторовна), как не бывало! Как — в корзинку для бумаг!

Те же, что поглупее, не говорили ничего, пялили на нее глаза и делали вид, что пришли в «информашку» по делу.

Анюта Глеб подняла огромную пятерню над своей лохматой головой и громко сказала:

— Гоните их, Ирина Викторовна, гоните, жлобов! Что они задаром глаза-то пялят, хоть бы конфет, что ли, принесли в отдел!

И Нюрок тоже принимала к собственному сердцу весь этот реагаж, в конце концов сжала в кулачки свои тонкие, прямо-таки детские ладошки и, оттопырив большой палец на левой, а потом и на правой руке, показала и тот и другой Ирине Викторовне.

Так или иначе, а Ирина Викторовна прошла в НИИ-9 на «ура», в тот же день почти что привыкла к своему новому рисунку и, кажется, установила с ним вполне приемлемые отношения. Весь эпизод не сразу, но становился тем, чем он был на самом деле — эпизодом.

Когда-то у Ирины Викторовны была прическа не прическа — лирический беспорядок на голове; теперь ее небольшие, аккуратные уши розовели на виду, лицо и голова в целом потеряли округлость, приподнялись, да и вся-то она сделалась повыше, постройнее.

Цвет волос у нее был каштановый, неопределенный, но как раз эту неопределенность Сонечка Золотая Ручка углубила — по каштановому легло несколько едва заметных сизых полосок цвета голубиного крыла.

И брови стали у нее повыше, потоньше, и они шире стали открывать глаза.

А на глаза Ирина Викторовна как-никак, а надеялась всегда.

Наверное — не зря; все говорили, что совсем-совсем не зря, только Ирина Викторовна до сих пор этому не то чтобы не верила, а верила не совсем: мало ли что серо-голубые и большие, задумчивые, что выразительные? Глаза — это такой предмет, в котором каждый видит то, что хочет. Техник Мишель-Анатоль, например, утверждает, что более злых глаз он ни у кого никогда не видывал, — так ему и надо!

Далее, от прически и глаз, модернизм распространился на два новых платья: открытое, беж — дело испытанное и в цвете, и в фасоне, и цвета бордо, под окраску одного «Москвича».

От платьев — к туфлям, причем одни — надо же, опять бордо! — были тридцать шестого размера и подошли, в то время как обычно подходил только тридцать седьмой — по современной классификации двадцать четвертый размер. От туфель потянулось ко всей фигуре... Ну, конечно, Ирина Викторовна — это не птичка Нюрок, но и ей тоже пока что никакой диеты не требуется, а это уже говорит само за себя и о многом. Нет худа без добра: в молодости она часто прихварывала, а должно быть, тогда-то и были заложены ее формы. Хворь прошла, формы — остались!

Еще к истории вопроса: года три тому назад Ирина Викторовна вдруг забоялась пополнеть и перешла на довольно строгую диету. А потом взяла да и махнула: будь что будет! И ведь правильно сделала, что махнула, — питаться стала нормально, как все люди, и выглядеть стала лучше, глаже, все те кости, которые из нее столько лет торчали, перестали торчать. Никандров, должно быть, потому, что любил подчеркивать свое крестьянское происхождение, говорил об этом так: «Хорошо! И вполне даже справно...»

И то, что предстояло, — одна неделя и два дня ожиданий — то и было: и неделя была, и два дня были. И часы, и минуты...

Но только все они оказались уже не тем, чем должны были быть, оказались не столько ожиданием, сколько — сомнением...

Как-то уж очень круто, кажется, ни с того ни с сего и вдруг переменились все мысли, и вместо того чтобы и дальше думать о себе, о своем новом рисунке, о том, как этот рисунок понравится Василию Никандровичу, Ирина Викторовна стала у кого-то, неизвестно у кого, спрашивать снова и снова:

— А что за человек этот Никандров? Какой это человек?

Он — «лапа», высокий, плечистый, с одним-единственным мазком седины на голове, в коричневых, пожалуй, рыжеватых, волосах, он — толковый, он — человек твердых правил, и еще многое можно сказать и вспомнить о том, какой он, потому что личность известная в НИИ-9 и в других смежных НИИ и в КБ тоже известная...