Три пункта бытия

А если бы им удалось такое претенциозно-художественное исследование?

Оказалось бы, что в отдельном человеке нет ничего существенно отличительного, все — общее, все присуще всем, разве только некоторые сочетания этих общих качеств имели бы разные формулы...

Ирина Викторовна чувствовала себя сейчас кем-то, кажется, писателем, но только не по умению писать, а по неумению достигнуть той очевидности, ради которой, собственно, и пишутся все на свете книги, чувствовала себя не столько собою, сколько каким-то неотчетливым состоянием себя — не то переходным от чего-то к чему-то и временным, даже мимолетным, не то, наоборот, — состоянием какой-то константы, которую возможно достигнуть, только пройдя через все то, через что прошла она...

— Ах ты, женщина, женщина! — вздохнула Ирина Викторовна, потом захотела узнать, почему она сказала себе так, но в комнату вошел Курильский:

— Командуй ужинать, что ли?

— Не хочется...

— Мало ли что... А мне, думаешь, хочется? Надо... — И тем же самым тоном, которым предлагал ей командовать на ужин, потоптавшись немного на месте, Курильский не то спросил, не то напомнил: — Мы как с тобой договаривались? В тот раз? Подождать, пока проводим Аркадия, да?

— Да... — кивнула Ирина Викторовна и удивилась: неужели Курильский вот так, с ходу, едва проводив Аркадия, приступает к решению дела? Уже? Наверное, пока он шел нынче с вокзала позади нее и под руку с матерью — они вдвоем согласовали все, и вот... «Ну, что же, — еще подумала она, — действительно, разве для этого кому-нибудь еще требуется подготовка? Никому для этого уже ничего больше не требуется...»

— Ну, вот — мы и проводили...

— Проводили... — подтвердила Ирина Викторовна.

— А нам с тобой придется и еще подождать. Я лично не могу торопиться — не получается... И ты подожди. Так пойдешь ужинать?

— Не хочется.

— Дело хозяйское. Как хочешь.

Курильский ушел, Ирина Викторовна горько упрекнула и его, и еще больше себя: а чего, в самом деле, ее тянуть, эту резину, эту совместно-несовместимую жизнь? О которой и говорить-то можно вот такими бледными, бездушными словами, какими только что говорил Курильский, словами, которые и сами-то себя не знают, не понимают ни своего значения, ни смысла! А если — разом?!

Оставшись снова одна в комнате, Ирина Викторовна отчетливо представила себя одной и во всей жизни и не испугалась. А что?! Ей не страшно, не привыкать; уехал Никандров, уехал Аркашка; ушел, словно в небытие, Мансуров-Курильский, за ним и Евгения Семеновна уйдет. Все ушли...

Появился было в ее комнате человек, прекрасно объяснил ей, что привычка — не первая, а только вторая натура, должно быть, от этого напоминания уже снова, как когда-то в дальневосточном экспрессе, заныло и загудело в ногах, промелькнули перед глазами удивительные, сказочные пейзажи, а он, этот человек, тоже исчез.

«Где же ты — мой первый и последний Рыцарь?»

Глава тринадцатая НА УНТЕР-ДЕН-ЛИНДЕН И НА ТРИНАДЦАТОМ ЭТАЖЕ

Ирина Викторовна ехала в троллейбусе и довольно издалека увидела церемонию возложения венка на могилу Неизвестного солдата.

Какая-то чернокожая делегация возлагала венок, а несколько фотографов — один с колена, а другие, поднявшись на цыпочки, — запечатлевали сцену.

Тут же толпился, хотя и не в очень большом числе, народ: дети, старушки, несколько военных, еще прохожие. Старушки были строги и строже всех стояли — словно в карауле, Ирина Викторовна догадалась, что среди них, наверное, есть и такие, у кого сыновья пропали без вести в войну, и каждая из них думает, что Неизвестный солдат — это ее сын, это над ним горит Вечный огонь.

После того как Ирина Викторовна проводила Аркадия в армию, такие вот старички и старушки стали ей ближе, будто она что-то о них узнала, чему-то от них научилась.

Ирина Викторовна вышла из троллейбуса, обогнула ограду и тоже подошла к Огню и Могиле.

Она видела и то и другое не раз, но теперь, всматривалась в прозрачную яркость и в синеву огня с особым вниманием, угадывая и как бы даже ощущая процесс сгорания, превращения одного вещества в другое.

И там, внизу, ниже Огня, ниже тяжелой могильной плиты, тоже шло по своим законам другое превращение, только невидимое глазу, — во что-то все еще превращался Неизвестный солдат, из своего мира — в другой мир.

Делегация закончила церемонию, села в машины и уехала, унося с собою сознание исполненного долга. Постояв подольше других, разошлись и старушки, а Ирина Викторовна еще долго прохаживалась около Неизвестной могилы и Вечного огня, ей хотелось их запомнить. Она уже давно ничего не запоминала отчетливо, кроме того, что касалось ее непосредственно, а от этого ей было как-то неловко теперь перед самою собой.