Три рассказа

Агент Снабарма Соколов, юноша зеленоглазый, веселый и крепкий, побежал за приказом, но не догнал. Комендант выскочил из дверей бывшего зала I и II классов, сквозняк подбавил бумажонке прыти, приказ кувыркнулся, сделал мертвую петлю в воздухе и исчез. Комендант, упорно глядя в сторону, ответил Соколову, что состава на Ромодан раньше утра ждать нечего. Соколов потребовал дрезину. Он расстегнул ворот гимнастерки, чтоб легче ругаться. Комендант проворчал:

«Дрезина ушла провода вязать. Зеленые посняли». Соколов плотно, как закусил, выругался, сжал коменданту руку и пошел за четыре версты в город. Шоссе пылило. Вечерело. В конце дороги, под самым небом, два домика свертывались как на поход палатки и розовели все гуще. Двойник того самого фруктового приказа вцепился в тощую, присевшую у самой дороги хатенку. Соколов прочел подписи начальника санчасти, начальника дивизии и своего бывшего товарища по полку комиссара Феофилактова. Феофилактова, мертвого, вчера увезли в Киев. Соколов отвел щеколду и, ударив толстую свинью, лежавшую роскошно поперек дороги, прошел в хату. На столе вытянулся, как орущий петух, горлач, полный молока, и ржаные книши на полках блестели недавней печной обливой. Старуха забранила его, а налитая густым смуглым соком девушка в деревенской ситцевой кофте и городской юбке, выскочив из-за печи, сказала:

— Горлач-то мой. В Лубны домой несу!

Соколов шлындал по дорогам год. Тело не сталь, не железо, а лучше. После боев и странствий он стал выносливей хорошей пульмановской буксы. В Бахмаче, в темном сыром, как жабья кожа, углу, в марте, он проспал ночь с бабой-мешечницей. На утро она матерно бранила его. Подошел поезд и баба погибала с пятью мешками. Соколов, злой и грустный, пошел в отхожее делать второе дело…

Девушка собралась итти с ним. Старуха сказала:

— Не иди. Изнасилует не хуже других. Ночуй лучше!

— А что ж! Он красивый, — развязно и вызывающе молвила девушка.

Соколов подумал, что все женщины одинаковы и эта ничем не отличается от мартовской. Но, когда они вышли на дорогу, он открыл, что его попутчица не слишком умеет ходить под-руку. Часто сбивается с ноги, не жмет ему локтя, приникая грудью, как делают харьковские распутницы. Соколов рассказал ей свою жизнь. Ему двадцать один год, он из Питера, беспартийный и на днях с маршрутом пойдет на север. От нее узнал, что она работает на телеграфе, к ней пристает начальник отделения Сычугов, который обучает ее системе Морзе и обещает прибавку. Один брат поступил в милицию, а другой учится. Они пересекли весь город — низенький, в садах, черный под звездным небом. По всему городу целовались, пели песни, лущили семечки из больших солнечных цветков.

— Нет, я пойду домой. Оставьте, милый! В другой раз. Простите! — говорила она бессвязно. Соколов презрительно и неласково целуя в шею, щеки, губы, тащил ее в пустынный конец епархиального сада. Она все-таки вырвалась и убежала. Тогда он понял, что она никогда не была любовницей начальника телеграфного отделения Сычугова.

— Вы меня ищете, товарищ? — попалась ему худая точно сломанная женщина. — Так я тут!

У выхода он догнал спутницу.

Она взяла его под руку. Они достигли городского вала. Темная чаща круто спускалась к Суле. За Сулой еле слышно мычала вечерняя равнина и, как на стебле, покачивался дальний огонь монастыря. Соколов и девушка стали карабкаться по тропе вниз. Камни, деревья и колючие кусты хватали их за ноги и руки. Ночь, обильная и влажная, пахла тут — в чаще так сильно, как нигде в городе. Наконец, он упал и пролил половину молока. Новый приток, шурша по камням и траве, потек в Сулу. Забелел дом — крытая очеретиной мазанка.

— Я не зайду, — сказал Соколов.

— Пролили! — упрекнула девушка.

— Допивайте! Я скажу, что молока не было. Потом они побежали к реке, полоскали кувшин, брызгались, считали, на сколько брызгов разбивается луна и столько же раз целовались. Потом вернулись к дому, хохоча и ласкаясь. У Соколова в Ромодане на запасном пути стояла своя теплушка, дом на колесах, омеблированная реквизированными вещами. Эта теплушка во главе продмаршрутов побывала за последние три месяца в Киеве, Питере, Москве, Вятке, Саратове, Жмеринке и чуть не ушла с ним, Соколовым, на Урал. Он рассказал ей.

— Возвращайтесь. Я непременно поеду с вами! — сказала она.

Санитарную часть дивизии Портичи (сам товарищ Портичи погиб в конной контр-атаке у станицы Батайск) обуяла медицина. Новый начальник санчасти, только что кончивший академию в Питере, еще не забыл правила Вирхова: чистота и антисептика дают победу. Штабная походная типография была завалена заказами оперативной и снабженческой частей. Санчасти пришлось прибегнуть к услугам типографии Лубенского уисполкома. Соколов еще до появления фруктового приказа внимательно прочел аккуратно по новейшим данным составленный приказ о сифилисе с полным перечислением признаков болезни и способов приобретения.

Он отвез один экземпляр своей команде.