Три рэкетира

– Бойцов заставил, – отмахнулся отец.

Показывая альбом сыну, Бандура-старший еще высказался в таком духе, что появление экспресс-лабораторий «Кодака» разделило мир фотографий на две части – до «Кодака» и после. «До» как-то сразу постарели, словно игрушки детства, заткнутые, за ненадобностью, на чердак.

Двадцати секунд, понадобившихся Правилову, чтобы пройти мимо джипов и подняться на крыльцо, вполне хватило Андрею для принятия решения (возможно, не самого разумного). Он перепрыгнул через шлагбаум и припустил что есть духу по двору. Крепкие ребята метнулись за ним, как свора псов за кошкой. Уже падая, Бандура завопил во весь голос:

– Товарищ полковник! Мой батя служил с Вами в Афгане!

И исчез под телами охранников.

– Поднимите его, – беззлобно распорядился Правилов.

При виде молодого паренька, которого дюжие телохранители держали на руках, будто снаряд для занятий дзюдо, Правилов вдруг почувствовал, как напряжение, нараставшее в течение последнего часа, стремительно пошло на спад. Нервы попросту не способны находиться в постоянно натянутом состоянии, а тут еще в душе Правилова робко звякнула струнка, молчавшая достаточно долго. Ни полковником, ни уж тем более товарищем, его не называли давненько.

– Ну и кто ты таков?

«Совсем молодой паренек, вроде бы не бандюк, не селюк, на тупоголового мажора из центра тоже совсем не похож. Очевидно только то, что недавно били, причем били на совесть».

– Бандура я… – телохранители немного ослабили хватку, и парень коснулся ногами асфальта. Один из телохранителей, глянув в отобранные при беглом обыске права, кивнул утвердительно:

– Точно.

* * *

Около года тому назад Правилов навестил мать Андрея Комиссарова – одного из своих прежних солдат. Из тех, что служили в его роте, когда поднятым по тревоге подразделениям 105-й десантной дивизии был отдан приказ срочно грузиться в самолеты. Из тех, кого чуть позже Правилову по тем или иным причинам не удалось сберечь. Из тех, кому из Афганистана домой довелось возвращаться в цинке.

Комиссаров погиб – снайперская пуля снесла ему половину головы – в первых числах 1980-го. Правилов на похороны не ездил, не до того ему было, да и порядок существовал другой. Солдатский гроб проделал долгий путь от Баграма до Киева. Офицеры военкомата, призвавшего Комиссарова на службу каких-то полгода назад, на всякий случай в сопровождении врача скорой помощи и наряда милиции, явились в его дом, который больше не был его домом, и сообщили родителям, что сына у них нет. Вот, собственно, и все. Комиссарова похоронили за счет военного ведомства, стыдливо указав на могильной плите: «Скончался 12.01.80 г.», забыв упомянуть, где, как и за что. Таков уж был порядок. Никто и пикнуть не смел.

Правилов давно собирался съездить, да то как-то не выходило, а то и сам откладывал. И вот год назад решился.

Пожилая женщина заварила для него чай, он принес сладости. То ли торт, то ли еще что – он уже не помнил. Из открытого окна доносились звуки улицы. Там стояло лето, там кричала детвора. Клаксонили машины, чирикали птицы, и происходило еще Бог весь что. Старушка (возможно, думал потом Правилов, она только казалась старушкой, просто так выглядела) рассказывала Олегу Петровичу… о ЖЭКе, кажется, в который не достучишься, чтобы поменяли ржавые трубы. И что зимой в комнате зябко – надо прокачать батареи, а кто это сделает? Андрюшин папа – уже пятый год как умер, а сам Андрюша… Она утерла слезу ладошкой. Довольно скупую – видать, свое отплакала.

Правилов сидел, слушал в пол-уха и рассеянно осматривал комнату. Черно-белый портрет Хэмингуэя на стене над старым письменным столом, вскрытым морилкой. На книжных полках в основном школьные учебники, над ними выцветший плакат с Дином Ридом.[5] Брюки-клеш, на плече гитара, а в глазах – тоска смертная… Громоздкий бобинный магнитофон «Маяк», онемевший, очевидно, с тех самых пор, как Андрей Комиссаров в последний раз перешагнул порог своей квартиры.

«Он играл на проводах в армию», – думал Олег Правилов. – «Где-то тут стоял стол. Андрей с приятелями ели и пили, главным образом пили, понятно, а после полуночи кто-то из друзей обрил его налысо. И слушали они, – что же они слушали весной 79-го?… „АББУ“? „Бони-М“? „Кисс“? „Назарет“? „Лэд Зэппэлин“?… Может быть, „Чингиз-Хан“? „Рок-н-ролл – казачок, рок-н-ролл – казачок…“ Не Льва Лещенко, и не Софию Ротару.