Три романа о любви

— Вы, Тоня, замечательная.

Катя захохотала.

— Он в нее влюбился. Смотрите, право.

— Вы плохо греете… Ну? — капризно сказала Тоня.

Она совала ему руки, и он грел их дыханием и целовал.

— Осторожнее, черт, — крикнул Боржевский ямщику. — Ты нас вывалишь. Что они у тебя испугались, что ли?

Тот что-то крикнул, но ветер вырвал его слова.

— Что он сказал?

— Застоялись, говорит.

Иван Андреевич только сейчас почувствовал бешеную скачку.

Тоня приподнялась, и тотчас же ее бросило назад, прямо к нему на колени. Прическа ее растрепалась, и выбились пушистые пряди волос.

— Шибче, шибче, — кричала она и хлопала в ладоши.

— Ну тебя к бесу! Еще и впрямь понесут. Сиди.

Катя схватилась за ободок, и Ивану Андреевичу было противно смотреть на нее. Лицо ее с подведенными карандашом глазами, сейчас такое выпуклое от лунного света, было жалко от мелкого, животного испуга. Она порывалась выскочить.

«Почему она так бережет свою жизнь?» — удивился Иван Андреевич.

— Сядь, — приказал Боржевский. — Так хуже пугаешь.

Иван Андреевич чувствовал Тонину щеку на своей щеке. Ее волосы щекотали ему глаза и мешали видеть.

— Эй, Вася, осторожнее: дома жена, дети!

— Правда? — спросила Тоня, и он увидел близко ее блещущие, любопытно-вопросительные глаза. — Сколько у тебя детей?

— Только один и тот далеко. Я ведь теперь одинокий.

Ему хотелось, чтобы Тоня почувствовала, что он смотрит на нее не как на падшую девушку.

— Какой вы чудной, — сказала она шепотом. — Вы хороший.

Лошади умерили бег и пошли спокойнее.

Тоня накинула на голову шарф и, плавно покачиваясь на коленях у Ивана Андреевича, пела, подражая цыганскому выговору:

Сухой бы я корочкой питалась,
Водицу мутную пила,
Тобой бы я, милый, наслаждалась
И вечно счастлива была.

Он обнял ее крепче и попросил:

— Пойте, как следует.

Она помотала отрицательно головой.

Найми ты мне комнату сырую:
Я все равно в ней буду жить.
Ходи хоть раз ко мне в неделю,
Я все равно буду любить.

— Дура! — сказала Катя. — Разве ты способна на любовь? Василий Иванович, полюбите лучше меня. Господи, смерть курить хочется. У кого есть папиросы? И что это какие у нашей Дьячихи блины жирные?

Она икнула.

— Тише! — сказал Боржевский. — Маленькая.

— И чего мы уехали? — продолжала Катя, закурив. — Теперь бы коньяку в самый раз.

— Поворачивай назад, — приказал Боржевский. — Что верно, то верно.

Ямщик тпрукнул. Упало сердце, и гудели ноги.

— Стойте! Где мы? — спросила Тоня.

Вдали виднелась, среди купы облетевшей листвы, каменная белая усадьба, точно вымершая. Заливались печальным лаем собаки.

Тоня привстала, потом вдруг выпрыгнула на подножку. Катя схватила ее за руку, но та выдернула руку.

— Пусти, стерва.

Она соскочила на землю и быстро пошла через дорогу по направлению к усадьбе.

— Господи Иисусе! С ума сошла.

Иван Андреевич тоже выскочил на дорогу. Тоня побежала. Белый капор ее упал на землю. Он поднял его и не своими, легкими, плохо слушавшимися ногами пошел за ней.

— Собаки загрызут, — визгливо кричала Катя.

Лошади нетерпеливо звякнули бубенцами.

Иван Андреевич старался догнать Тоню, но она убегала, смеясь и оглядываясь. Ее забавляло, что она легче его на бегу.

Вдруг она села на землю, поджав под себя ноги. Иван Андреевич, запыхавшись, подошел. Она подняла на него бледное от лунного света лицо. Глаза ее были неприятно неподвижны, и в них опять то же самое нехорошее.

Он нагнулся, чтобы ее поднять. Она с силой его оттолкнула, и рот ее искривился злобой, поразившей его судорогой.

— Убирайтесь!

Он в недоумении выпрямился. В большом отдалении на дороге чернела тройка. Катя продолжала что-то пронзительно кричать.

— Тоня, что с вами?

— Ничего. Сижу. Как видите.

Она презрительно усмехнулась краями губ.

— И долго вы будете сидеть? Ведь холодно.

— Долго.

Он понял, что девушка нарочно издевается над ним. Любопытно: что он сделал?

Он почувствовал боль.

— Тоня, зачем это вы?… Вы хотите, Тоня, меня обидеть.

Она кивнула головой.

— А зачем вам это нужно?

Она с нетерпеливым изумлением посмотрела на него.

— Чего вы скулите надо мной? Сказала: никуда не пойду, — и не пойду. Господи, какая вы телятина!

— А если я вас подниму?

Проснулось что-то нехорошее, звериное. Он нагнулся и с силой взял ее за талию.

— Уйди, — вскрикнула она истерически, вывернувшись, и в лице ее отразилась смесь отвращения и ненависти. — Слышишь?

Он сжал ей правую руку в кисти, так что она вскрикнула.

— Пусти!

Ее щека, к которой он прижался в борьбе, была холодная, и дыхание порывистое, злобное. Ему удалось поставить ее на ноги. Она продолжала извиваться в его руках, с каждым движением все больше и больше покоряясь его силе.

Одну ее руку он держал в своей, стараясь причинять ей боль, а другою она хотела схватить его за горло, но ей это не удавалось, так как мешал барашковый воротник пальто.