Три романа о любви

— Кто сколько может взять. Один одной бабы не удержит, другой может двух, трех. У этого… у Гараньки… одна семья деревенская, здесь — другая… и всех баб он в кулаке держит…

— И Лизуньку бил? — тоном специалиста осведомился Бровкин.

Прозоровский сделал утвердительное движение руками, показывая вместе с тем, как бил Гаранька Лизуньку.

— Что же, чаю? Машенька!

— Успеете, — кинула вошедшая девушка грубо.

И было очевидно, что она тоже имеет какую-то власть над Прозоровским.

— Упадок, явный упадок, — пискнул Кротов довольно громко на ухо Сергею Павловичу, — картина клиническая.

— А, черт! — рассердился тот. — Молчи, пожалуйста.

Лицо у него было недовольное.

— Зачем мы сюда зашли?

Иван Андреевич разделял эту мысль.

— Он совсем пьян, — сказал он. — Неинтересно.

— Не пьян, а форменный прогрессивный паралич. А, черт! Нет больше человека. Разве вы не видите?

Иван Андреевич с ужасом посмотрел на Прозоровского и сразу все понял.

Тот продолжал быстро говорить, преувеличенно жестикулируя правою рукой:

— Гаранька решил все вопросы. Пока мы строим это… теории, он… это… решил при помощи «обычного права».

Прозоровский показал, как Гаранька бил кого-то кулаком наотмашь.

— Приехала к нему эта… ну, из деревни… жена, привезла с собою сына да дочь, думала… усовестить…

Прозоровский делал неестественные движения губами, точно ему было трудно выговаривать слова.

— Он посадил обеих баб вместе чай пить, сам на гармонии играет. Попробовала баба из деревни озорничать, на двор выбежала: избил ее на глазах у всех, да еще осрамил…

— После этого прибежала на кухню Лизунька ко мне… плачет… Пришел, увел да в темных сенях… этих… зуботычин надавал.

— А нельзя посмотреть это чудо… твоего Гараньку? — спросил Бровкин.

— Я думаю, можно… Позвать его сюда. Машенька!

— Эй, нет, брат. Это будет рыба в аквариуме. А ты нам ее в стихии покажи.

— И то можно, — согласился Прозоровский. — Все можно. Машенька, жилет и сюртук.

— Братие! — трубил, приставив ладони ко рту, Бровкин, — кто хочет Гараньку смотреть? Бросайте карты!

Скоро в дверях гостиной столпилась публика Маша церемонно подала Прозоровскому аккуратно сложенные жилет и пиджак, и он начал тут же одеваться, вихляясь и подгибая коленки.

— Все там будем, — сказал успокоительно Бровкин, поймав страдальческий, устремленный на Прозоровского взгляд Ивана Андреевича.

— Но как же мы так все к нему пойдем? — забеспокоился Кротов, протиснувшись вперед и поправляя очки, — надо измыслить какой-нибудь предлог.

— К Лизуньке в гости, — сказал Прозоровский, приняв из рук Маши галстук.

— Как же это вы пойдете к ней в гости? Это даже довольно странно, — вдруг сказала она, изменившись в лице.

Брови ее свирепо нахмурились, губы в углах плаксиво опустились.

Стоявшие засмеялись. Она переконфузилась и старалась оправдаться:

— Конечно, там две женщины. Куда вы пойдете? У них семейная склока, скандал, а вы в гости.

— Вот… как это?… Вздор!.. — сердился Прозоровский. — Отчего ты думаешь — нельзя? Ты — дура и больше ничего.

— Оставь ее. Пойдем, — приказал Бровкин. — Ведь эти дома продаются… Скажу, что пришел осматривать. Какая, подумаешь, важность. Тут опыт жизни, трагедия человечества… Стесняться.

Дорогой он продолжал развивать свою мысль:

— Что ж, что там две бабы. А мы тут все — мужики. Выходит, собрались мы, мужики, все в грудку и промежду себя рассуждаем, как нам жить… А то — стесняться!

В темных сенях на черной лестнице Иван Андреевич чувствовал около себя толстого, беспокойно юлившего Кротова.

— Вы обратите внимание, — говорил он. — Ведь это кто? Народ… Он ищет, нащупывает новые формы… Возьмите хоть бы этих наших трезвенников.

Спустились по лестнице и пошли через двор, мрачно освещенный мартовским осколком луны, к темному маленькому флигелю с крохотными, еле освещенными окнами.

Кротов обегал суетливо лужи и говорил:

— Я, собственно, к тому, что в народе… в нашем простом, православном народе, есть это… как бы какая-то склонность к сектантству. Ведь все эти хлыстовства и прочее… Появится какой-нибудь Иван Пузырь и изречет: «Брачитеся всяко»…

Он визгливо засмеялся собственной остроте.

— Кротов, заткни фонтан! — недовольно приказал Бровкин и, выйдя вперед, громко постучал в Гаранькину дверь.

— Вам Герасима Ильича, — спросил в полуотворенную дверь молодой женский голос и тотчас же вскрикнул. — Ах-с!

Иван Андреевич узнал в отворившей дверь полногрудой девушке в чистом, нарядном ситцевом платье бывшую горничную Прозоровского. Она испуганно и стыдливо вглядывалась в столпившиеся у двери фигуры «господ».

— Позвольте же, моя дорогая, войти, — сказал наставительно Бровкин. — Да, нам, то есть мне, необходимо видеть Герасима Ильича.

Она смущенно отступила, и все гурьбой вошли в теплую кухню, где пахло свежеиспеченным хлебом.

— Кто там? — крикнул мужской молодцеватый голос из соседней комнаты, где за столом, покрытым старенькой белой клеенкой, фыркал самовар и сидела пившая чай семья.

Вышел высокий сухопарый человек в жилете поверх выпущенной ситцевой белой рубахи и «при часах».

— Что угодно? — спросил он, солидно вытирая пальцами усы и зорко оглядывая посетителей.