Три романа о любви

Колышко оделся и, приказав Гавриилу всячески задержать Сусанночку, вышел на улицу. Была светлая, весенняя тишина. Он вздрогнул от радостного ощущения свежести и вдруг понял, что в такой вечер, вероятно, хорошо идти по глухим переулкам, немного плакать и мечтать. И значит, теперь Сусанночка где-нибудь бродит, захваченная этим настроением вечера. Он пошел, оглядываясь по сторонам.

Действительно, в одном из переулков он натолкнулся на нее. Она шла медленно впереди него. Очевидно, она шла уже к его дому, но потом передумала и повернула назад. Ее походка указывала, что она не спешит. Решение еще не сложилось в ее головке в белой шляпке с пучком приколотых поддельных фиалок.

Он осторожно догнал ее и, чтобы не испугать, сначала обогнал, а потом обернулся. Она остановилась и молча смотрела на него. Его сердце сжалось. Только сейчас он почувствовал, как она несчастна.

— Сусанночка, — сказал он, печальный, и протянул ей руки.

Она сначала продела одну руку в сумочку, потом так же подала ему обе. Поток неясных, спутанных ощущений увлекал ее. Она не знала, что должна была предпринять теперь.

— Пойдем домой, — сказал он. — Ко мне… К нам…

Он сжимал ее жалкие, несопротивляющиеся ладони в нитяных перчатках. Но руки ее были тяжелы, как и ее мысли, смотревшие из темных, неподвижных глаз.

— Ну не надо так смотреть, — говорил он. — Это все прошло, осталось позади.

Она отрицательно покачала головой. Он взял его под руку, и они пошли.

— Это был дурной сон, и больше ничего. Я не понимаю, как это могло произойти и как я мог думать хоть один момент, что буду в состоянии прожить без тебя. Это просто было, прежде всего, нелепо. Виноваты были мы оба, даже отчасти больше ты.

Сейчас, когда она была опять рядом с ним, ему хотелось уже ее упрекать. Отчего же она молчит? Она хочет возложить непременно всю вину на него. А не просил ли он ее еще так недавно, когда они ездили вместе на автомобиле в Петровский парк, чтобы она заехала к нему на квартиру, хотя бы один раз одна? Его вина в том, что он не был достаточно настойчив. Он мог бы этого от нее потребовать.

Но Сусанночка шла, не оправдываясь и не возражая. Их шаги отдавались четко по переулку.

Когда она пришла к Колышко, она спросила в передней:

— А где мои вещи?

Гавриил нежно, точно с ребенка, снял с нее пальто. В столовой она остановилась несколько дольше рассеянным взглядом на пестревших цветах. Потом прошла в спальню, взяла с туалетного столика одеколон и натерла лоб. Ее не удивляла перемена в вещах.

Она захотела остаться одна Колышко этого боялся.

— Скажи мне сначала, — попросил он, — что ты меня простила.

Сусанночка молчала. Он обнял ее осторожно за плечи. Она не двинулась. Он говорил ей горячо:

— Ну, ау, моя Сусанночка! Ау, моя женушка.

Он осторожно поворачивал к себе ее лицо.

— Ах, Нил, о каком прощении ты говоришь?

Голос ее прозвучал спокойно и трезво. На него глядели ее глаза, чужие и чересчур рассудительные.

— Разве я могу тебя простить или не простить за то, что ты любишь ту? Это не зависит от нашего прощения.

— Клянусь тебе, что я ее не люблю. Я скорее даже ненавижу ее. Я не понимаю, что это случилось со мною.

Но она стояла на своем:

— Нет, нет, Нил, будь же честен. Ее ты любишь, а за меня…

Неприятно-лукавая усмешка чуть наморщила ее губы.

— Боишься…

Ему стало холодно. Он увидел ее пальцы, плечи, темя, а она только с внимательным удивлением следила за ним глазами. Потом вздохнула:

— Теперь оставь меня. Я ничего не сделаю с собой.

Он разрыдался, спрятав лицо у нее на коленях. Она дружески перебирала ему волосы и молчала.

— Я же тебе говорю, что люблю только тебя, тебя одну. Люблю и всегда любил. Это было сумасшествие, чувственный порыв. Я не знаю что. Ты не хочешь меня простить. Ты со мной жестока, потому что все еще обижаешься. Но ведь я же порвал с нею ради тебя. Все порвал.

Она встрепенулась.

— Ах напрасно, Нил. Впрочем, все равно, ты помиришься с нею… потом.

Она кусала губы.

— Этого не будет никогда. Слышишь?

Стоя перед нею на коленях, он сжимал ее талию.

— Я знаю, Нил, что ты — хороший человек, — сказала она, — ты, как маленький. Ты внушаешь сам себе то, что неправда. Я знаю, что ты жалеешь меня, и я тебе благодарна. Только напрасно ты всего боишься. Ты поступаешь совсем не как мужчина. Ты сейчас не должен думать обо мне. Право же.

Он старался всмотреться в ее лицо. Оно было только мягко и просто. Он знал, что она говорит от души.

— Посмотри, ты мужчина и весь дрожишь. Ты забудешь меня, и тебе даже будет хорошо. Я рассудила сама, что я тебе не пара. Ну посуди сам, что такое я. Ты увлекся мною неосторожно, из милости, а теперь боишься за меня и жалеешь меня. Это мне не нравится в тебе, Нил. Если ты любишь, ты должен любить смело и без всяких «жалостей». Любить искренно, пламенно и безрассудно. Каждая женщина всегда поймет и оценит такую любовь. Конечно, подумает при этом: «Ах, почему не меня?» Потоскует. Но ведь уж с этим ничего не поделаешь. Ты, Нил, любишь как-то странно.

Она с сожалением посмотрела на него. Он обрадовался.