Три романа о любви

И кто разберет мысли и чувства человека? Она сама сейчас не может разобрать ни своих мыслей, ни своих чувств, но она счастлива, что ее поступки и ее слова чисты. Да, чисты. Ведь она же закричала громко: Агния! Если бы она должна была бояться, она бы не закричала. О, конечно!

Она вошла в детскую и села с детьми, и при взгляде на них ей показалось, что она окончательно чиста.

VIII

— Вот мы и встретились, — сказала Раиса. — Ведь вы этого искали? Я не понимаю только, зачем.

Она смотрела на него, усмехаясь, и, держа обеими руками возле рта печенье, откусывала маленькими кусочками. Ее глаза смотрели с официальным, спрашивающим кокетством полузнакомой дамы, впервые уловившей признаки ухаживания со стороны интересного мужчины. И только брови ее двигались так, как будто она хотела что-то стряхнуть.

Как прожила она эти полгода? Об этом не говорило ее лицо. Она хотела быть скрытной и предоставляла высказываться ему. Но она имела, что ему сказать. Это было видно из неподвижности головы и плеч.

— Итак?

Он понимал только одно — что она ждала этой встречи. И это давало ему смелость. Не хотелось неизбежной фальши первых слов. Он понимал, что эта встреча будет для него не менее значительна, чем первая. Эта женщина вошла в его жизнь не как простое приключение, и, если даже выйдет из нее навсегда, то не так просто, как это могло ему казаться иногда раньше.

И не хотелось спешить. Со стороны они имели вид старых знакомых, которые встретились за чаем.

Раиса улыбнулась кончиками губ.

— И это все?

Он ответил искренне:

— Я не знаю, почему я хотел вас встретить и почему так рад, что вижу вас опять и так близко. Позвольте не анализировать. И скажу еще: я рад, что вы не говорите ни о чем прошлом. Все равно я ничего не умел бы вам сказать. Я сам не понимаю хорошо того, что было. Помню решительно все. Но не будем говорить… Вы раньше курили…

Он протянул ей портсигар. Она, поколебавшись, взяла папиросу. Все время она не спускала с него глаз, и ее взгляд ему говорил, что она понимает, примиряется и прощает.

Она была умна и чутка.

— Я только рад, что вижу вас… Это все.

Он остановился, потому что в ее губах мелькнуло что-то похожее на чуть брезгливую усмешку. Но глаза улыбались с любопытством и поощрением.

— Лучше расскажите что-нибудь о себе вы, — попросил он.

— Я?

Любопытство усилилось в глазах.

— Вы, может быть, думаете, что я вам расскажу о себе что-нибудь новое? Моя жизнь шла без всяких перемен.

Жалобно улыбнувшись, он сказал:

— Я знаю, что заслужил ваше презрение.

Лицо ее сделалось болезненным.

— Не надо об этом, — попросила она и, неприятно, даже немного жестко сузив глаза, добавила: — Нехорошо выкапывать из могил покойников. Ведь правда?

И только сейчас он понял всю силу пережитого ею когда-то оскорбления.

— Я не оправдываюсь, — говорил он. — Я — посредственный, отяжелевший человек, как все. Все, о чем бы я позволил себе говорить, это — о прощении и даже… более… о простом снисхождении.

Он говорил это, не глядя на нее и чувствуя на лице ее чуть влажный широко и вместе упорно раскрытый темный взгляд.

Она коснулась его руки.

— Принесите мне чашку чаю.

На мгновение ей хотелось остаться одной. Он пошел за чаем.

— О, — сказала ему старая родственница, разливавшая чай, — по всему видно, что вы друзья с Раей.

Вероятно, его лицо было беспомощно, потому что она прибавила:

— Рая очень счастливая: у нее столько всюду друзей. Впрочем, — вздохнула она, показав два черных зуба, — при ее молодости и других данных это так естественно. Но что я говорю? Ведь вы женатый. Вы видите, как я бестактна.

Смеясь, старуха прикусила верхнюю губу.

— Все старики так болтливы и… наблюдательны. Не правда ли? Это, конечно, не относится к вам, мосье… мосье Петровский.

Он вернулся к столику, за которым сидела Раиса, сконфуженный. У него пропало настроение.

«Я веду себя, как мальчишка, — подумал он. — Я должен взять себя в руки и уехать».

Поставив перед Раисой чашку, он сказал:

— Мне тяжело оставаться здесь, в этом обществе… Все-таки я должен вам что-то сказать.

Он волновался.

В ее взгляде он прочел неожиданное сочувствие и одобрение. Стараясь не глядеть, он прибавил:

— Может быть, вы не рассердитесь на меня, если я спрошу: когда и где в другом месте?

Он ждал, что она скажет.

— А зачем?

Но вместо ответа она чуть подалась вперед и приблизила к нему лицо. Невольно он поднял глаза. Она смотрела, слегка закинув голову назад и положив подбородок на плотно сжатые тонкие пальцы. Ее тяжелые верхние веки были полузакрыты, и взгляд сквозь ресницы казался матовым. Губы были полураскрыты знакомым движением. Он услышал близко-близко, и все звуки шумной комнаты потонули в словах, сказанных еле уловимым шепотом:

— У тебя.

Потом она откинулась на спинку кресла и захохотала.

— Что вы такое рассказываете ей забавное? — сказала, подходя, старая родственница. — О, я знаю, мужчины в этом возрасте знают столько забавного. Если бы я была опять молоденькой и пожелала влюбиться, я выбрала бы мужчину среднего возраста или даже немного постарше. Мужчина в сорок с небольшим лет, это — самый шик.

— А по-моему, это уже суррогат.