Три секунды

Он проверил расположение камер, довольно близко к обоим лифтам, и встал прямо под одной из них, чтобы оказаться в слепой зоне. Убедился, что рядом никого, расстегнул ремень и молнию на брюках, поймал микрофон и протянул провод под промежностью к животу.

Скотч никуда не годится.

Руки Йоранссона во время обыска слишком сильно прижали и порвали его.

Еще минута-другая.

Хоффманн немного распорол внутренний шов брюк, непослушными пальцами закрепил провод в дыре и развернул микрофон к молнии, после чего натянул свитер на брюки как можно ниже.

Неважное решение. Но сейчас — единственно возможное.

— Вы можете вернуться.

Дверь в середине коридора была распахнута. Замминистра помахала ему, и он двинулся к ней, стараясь шагать нешироко, но как можно естественнее.

Они приняли решение. Во всяком случае, у Пита появилось такое чувство.

— Хочу спросить еще кое о чем.

Заместитель министра взглянула сначала на Йоранссона, потом на Вильсона.

— Предварительное следствие длится уже как минимум сутки. Полагаю, его начала городская полиция. Я хочу знать, как вы… все устроите.

Вильсон ждал этого вопроса.

— Вы читали мое донесение, представленное шефу уголовной полиции лена. — Он указал на распечатки, которые лежали на столе перед каждым участником собрания. — А это рапорт, составленный следственной группой — Гренсом, Сундквистом, Херманссон и Кранцем. О том, что они знают, что видели. Сравните его с моим рапортом, с тем, как на самом деле развивались событии; там сказано, почему Паула присутствовал в той квартире. Он был там по заданию полиции.

Замминистра быстро просмотрела свой экземпляр.

— Доклад о реальных событиях. И доклад, который содержит только то, что известно нашим коллегам.

Ей это не нравилось. Пока она читала, мертвое лицо в первый раз ожило — рот, глаза, — словно прочитанное противилось ее презрению и решению, которое, ей казалось, она даже всерьез обдумывать не собиралась.

— А сейчас? Что произошло после того, как это написали?

Вильсон улыбнулся. Первая улыбка в кабинете, задыхающемся от собственной серьезности.

Все еще улыбаясь, он посмотрел на Хоффманна:

— Рубашка со следами крови и пороха. Но… крови, которая заинтересует полицию, нет ни в одной шведской базе данных. Идея в том, чтобы подбросить полиции ложный след. Он никуда не приведет, но отнимет у следствия время и силы.

Красные пятна на серо-белой рубашке спустя сутки стали бурыми. Гренс раздраженно пошевелил ее снятой перчаткой.

— Рубашка убийцы. Кровь убийцы. И мы никуда не продвинулись.

Кранц все еще сидел за компьютером с изображением красных стрелочек над разными цифрами.

— Человека мы не определили. А вот место — может быть.

— Не понял.

Тесный кабинет был таким же пыльным и темным, как и все остальные кабинеты криминалистического отдела. Свен посмотрел на сидящих рядом с ним мужчин. Ровесники с жидковатыми шевелюрами, не особенно симпатичные, облезлые, но мастера своего дела. Было ясно — оба жили работой с того самого дня, как она стала их работой.

Молодежь, идущая им на смену, едва ли будет такой. Гренс и Кранц относились к вымирающей породе.

— У кровавых пятен поменьше — тех, что принадлежат стрелявшему, — в наших базах нет имени. Но тот, у кого нет имени, все же где-то живет и всегда оставляет что-то, с чем можно работать дальше. Я обычно ищу следы устойчивых органических загрязнений, которые накапливаются в теле, медленно распадаются, сохраняются долго, имеют низкий уровень растворимости. Они иногда приводят следователей в нужное место.

А Кранц даже двигается как Эверт. Свен никогда не задумывался об этом; он огляделся, ища диван для посетителей — ему вдруг пришло в голову, что криминалист тоже задерживается на работе допоздна, а его квартира тем временем стоит пустая и темная.

— Но не в этот раз. Ничто в крови не может привязать твоего убийцу ни к месту, ни к стране, ни вообще к континенту.

— Черт тебя дери, Нильс, ты же только что сказал…

— Но у нас есть кое-что получше. На ткани. — Он осторожно развернул рубашку на рабочем столе. — В нескольких местах. Во-первых, вот, на манжете правого рукава. Следы цветочка.

Гренс нагнулся, пытаясь разглядеть что-то неразличимое.

— Цветочек. Польский желтый амфетамин.

Они все чаще сталкивались с ним, занимаясь подобными делами. Запах тюльпанов. Амфетамин, произведенный на фабрике, где используют растительное сырье вместо ацетона.

— Ты уверен?

— Да. Состав, запах, даже желтый цвет, шафрановый, это сульфат амфетамина, получившийся после очистки.

— Польша. Опять.

— К тому же я точно знаю, откуда этот амфетамин.

Кранц мелкими движениями свернул рубашку — так же осторожно, как перед этим развернул.

— Амфетамин такого состава я уже анализировал, было еще два расследования меньше чем за месяц. И теперь нам известно, что его производят на амфетаминовой фабрике возле Седльце. Города в десяти милях к востоку от Варшавы.

Яркие солнечные лучи стали неприятно жаркими, шеи под воротничком чесались, ногам сделалось слишком тесно в ботинках.