Три секунды

Гренс развернул свою бумагу и положил на стол перед диваном.

Какая-то карта.

— Северное кладбище.

— Вы там были?

— В каком смысле?

— Были? Были там?

Что за странные вопросы. И все же у него с Гренсом наметился какой-никакой диалог.

— У меня там двое родственников.

Огестам еще никогда не видел этого спесивца таким… маленьким. Гренс потыкал пальцем в план самого большого кладбища Швеции, поискал слова.

— Тогда вы знаете… скажите… там красиво?

Дверь в конце коридора изолятора была открыта. Заключенного из сектора «G2» провели туда по подземному ходу в сопровождении бойцов из группы быстрого реагирования. Новоприбывший потребовал, чтобы ему дали позвонить на полицейский коммутатор, и спокойствие, а заодно и весь день полетели к черту. Зэк махал руками и требовал перевода на новое место, орал насчет изолятора строгого режима, колотил в стенку, опрокинул шкаф, разломал стул и нассал на пол, так что потекло под дверь и дальше, в коридор. Он был затравлен, но в то же время производил впечатление собранного, — напуганного, но не потерявшего голову. Этот парень знал, что и зачем говорит, он, видимо, не сломался, устоял. Заключенного по имени Пит Хоффманн следовало утихомирить, пока его вопли кто-нибудь не услышал. Леннарт Оскарссон сидел у себя в кабинете и смотрел поверх тюремного двора на таунхаус в отдаленном районе малоэтажной застройки, когда ему сообщили о проблеме с заключенным из добровольного изолятора в корпусе «С». Оскарссон принял решение отправиться туда лично и встретиться с незнакомым ему человеком, чей голос, однако, преследовал его со вчерашнего телефонного разговора.

— Он там? — Директор тюрьмы кивнул на открытую камеру и четверых охранников, стоявших перед дверью.

— Там.

Леннарту уже случалось видеть этого зэка. Тот убирал в административном здании. Тогда он казался выше, прямая спина, глаза — любопытные и острые. Человек, который сидел на койке, подтянув коленки к подбородку и вжавшись спиной в стену, был совершенно другим.

Только смерть — или бегство от нее — меняют человека так быстро.

— У нас что, проблема, Хоффманн?

Заключенный, которого не удалось допросить, хотел выглядеть более собранным, чем был.

— Не знаю. А вы как думаете? Или вы мне мусорную корзину принесли вытряхнуть?

— По-моему, у нас все-таки проблема. И устроил ее ты. Проблему.

Мне приказали допустить адвоката в твое отделение.

— Ты потребовал добровольного изолятора. Ты отказался сказать почему. Ты его получил, свой добровольный изолятор.

Мне приказали не допустить, чтобы тебя допросили.

— Ну так… что у тебя за проблема?

— Я хочу в погреб.

— Куда?

— В строгач.

Я смотрю на тебя.

Вот ты сидишь, в одежде, которую мы тебе выдали.

Но я не понимаю, кто ты.

— Строгач? Уточни-ка… Хоффманн, уточни, ты о чем сейчас?

— О том, что я не хочу видеть других заключенных.

— Тебе угрожают?

— Никого не хочу видеть. Это все.

Хоффманн посмотрел в открытую дверь. Заключенные, свободно передвигавшиеся по коридору, могут привести вынесенный ему приговор в исполнение так же легко, как в любом другом отделении. Пит с «Войтеком» ушли от других, но не друг от друга.

— Все не так просто. Решение о строгаче, Хоффманн, принимает директор тюрьмы. Оно не зависит от пожеланий заключенного. Тебя поместили сюда по твоему требованию, в соответствии с восемнадцатым параграфом. Тут мы дали слабину. Но погреб, строгач, — это совершенно другие правила, совершенно другие обстоятельства. Ты не можешь требовать исполнения параграфа номер пятьдесят — он о помещении куда-либо не добровольно, а принудительно. Решение о принудительном помещении принимает тюремный инспектор твоего отделения. Или я.

Они ходят там, по коридору, и они знают. Он не проживет здесь и недели.

— Принудительное помещение?

— Да.

— И в каких случаях?

— Если ты опасен для других. Или для самого себя.

Из сомкнувшихся вокруг стен не убежать.

— Опасен?

— Да.

— Опасен… как это?

— Насилие. По отношению к тем, кто отбывает срок рядом с тобой. Или по отношению к нам, к кому-нибудь из персонала.

Они ждали его.

Они шептали: «stukach».

Пит придвинулся поближе к директору тюрьмы, внимательно глядя в лицо, перекошенное от боли — ударил он сильно.

* * *

Пит сидел на жестком бетонном полу посреди камеры. Ему случалось слышать о камерах под названием погреб, или медвежья клетка, или строгач, случалось слышать, как жестокие преступники ломались здесь за несколько дней — их, скорчившихся в позе эмбриона, увозили в больничное отделение, а кто-то просто тихо вешался на простыне, чтобы прекратить все это. Отсюда человеку бежать уже некуда — от жизни, от реальности тут не убежишь.

Пит сидел на полу, потому что стульев не было. Тяжеленная железная кровать и унитаз на цементном основании. Всё.