Три секунды

— Ничего в базе данных по уголовным преступлениям, ничего в реестре водительских удостоверений, у него не снимали отпечатки пальцев, его нет в ASPEN.

Гренс медленно описал два круга по унылому залу вылета.

Теперь есть имя. Теперь он знает, кто лежал в темной луже на полу гостиной.

Но это ему ничего не дало.

Мертвец не интересовал комиссара. Опознание безжизненного тела имеет смысл только тогда, когда может привести к преступнику. Гренс заплатил за то, чтобы узнать имя. Но имя, которого нет в шведских базах данных, ничуть не меняет положения дел.

— Послушайте-ка вот это. — Гренс снова сидел в переговорной отдела полиции участка Каструпа — слишком большие венские булочки, слишком маленькие кофейные стаканчики.

— Не сейчас.

— Тут немного. Но это единственное, что у меня есть. — Голос, прошептавший по телефону доверия шесть слов, так и оставался самой крепкой ниточкой, ведущей к убийце.

— Не сейчас, Гренс. Прежде чем мы продолжим, я хочу убедиться, что вам понятно, по какой причине мы организовали встречу. — Якуб Андерсен взял у Гренса плеер с наушниками. Положил их на стол. — Я ничего не сообщил вам по телефону, потому что хотел удостовериться, что говорю с нужным человеком. Убедиться, что я могу полагаться на вас. Потому что, если станет известно, что Карстен действовал, выполняя наше задание, под ударом окажутся другие агенты, которых он рекомендовал «Войтеку» и которых поддерживал там. То, о чем мы говорим, останется между нами. Договорились?

— Мне не нравится эта дурацкая таинственность вокруг всего, что связано с информаторами. Она мешает другим расследованиям.

— Договорились?

— Договорились.

Андерсен надел наушники и стал слушать запись.

— Звонили из квартиры.

— Я понял.

— Его голос? — Гренс ткнул пальцем в фотографию на столе.

— Нет.

— Вы раньше слышали этот голос?

— Чтобы ответить, мне нужно послушать еще что-нибудь.

— Это все, что у нас есть.

Андерсен снова включил запись.

— Нет. Незнакомый голос.

Карстен, или Йенс Кристиан Тофт, на фотографии был мертвым, но Гренсу казалось, что Тофт смотрит на него, и Гренсу это не нравилось. Он подтащил фотографию к себе и повернул ее изображением вниз.

— Он мне неинтересен. Мне интересен тот, кто застрелил его. Я хочу знать, кто еще был в той квартире.

— Понятия не имею.

— Вы, черт вас дери, обязаны знать, с кем он собирался встречаться по вашему же заданию!

Якуб Андерсен не любил людей, которые повышают голос без нужды.

— Еще раз заговорите со мной так — и встрече конец.

— Но если это вы…

— Вы меня поняли?

— Да.

Датчанин продолжил:

— Единственное, что мне известно, — это что Карстен собирался встречаться с представителями «Войтека» и шведским связным. Но имен я не знаю.

— Шведским связным?

— Да.

— Вы уверены?

— У меня есть такая информация.

Два говорящих по-шведски в квартире, где совершала сделку польская мафия. Один мертв. Второй позвонил в диспетчерскую службу.

— Вот ты кто!

Андерсен удивленно посмотрел на Гренса:

— Простите?

— Ты — шведский связной.

— Вы о чем?

— О том, что я разберусь с этой чертовщиной.

Дом располагался всего в двухстах метрах от перегруженной транспортом Нюнэсвэген; от грохота машин любая мысль разваливалась на куски. Зато после короткой поездки через пару узких улочек, мимо школы и маленького парка оказываешься в другом мире. Хоффманн открыл дверцу машины и прислушался; здесь не слышно даже грохота обгоняющих друг друга грузовиков.

Она ждала на дорожке, ведущей к гаражу. Хоффманн увидел ее, еще когда поворачивал.

Такая красивая, слишком легко одетая, выбежала в домашних тапочках.

— Где ты был? Где вы были? — Софья открыла заднюю дверцу, погладила Расмуса по щеке, схватила его в охапку.

— Двое клиентов. Я совсем про них забыл.

— Каких еще клиентов?

— Охранник, которому понадобился бронежилет. И магазин, в котором надо наладить сигнализацию. Пришлось ехать. А мальчишки сидели там совсем недолго. Тихонько, на заднем сиденье.

Она потрогала лобики.

— Не очень горячие.

— Хорошо.

— Кажется, им лучше.

— Хорошо бы.

Я поцеловал ее в щеку; Софья пахнет Софьей, а я придумываю, как соврать.

Это же так просто. И у меня хорошо получается.

Но я больше не в силах врать. Врать ей, врать детям, врать еще и еще.

Деревянная лестница скрипела, когда родители несли заболевших мальчиков на второй этаж, в кроватки — маленькие горячие тела под белыми простынками. Хоффманн немного постоял, посмотрел на них; они уже спали, похрапывая, как спят люди, чей организм сражается с коварным вирусом. Он попытался вспомнить, какой была его жизнь до этих двух мальчишек, любимых больше всего на свете. Дни в пустоте, дни, когда он был своей единственной ценностью. Вспомнил, но ничего не почувствовал. Тогда он еще не понимал, что то, что казалось ему таким основательным и значительным, на самом деле не имело особого смысла. Впереди Пита ждало время, когда его назовут папой.