Читаем Три сердца, две сабли (СИ) полностью

– Завтрак проходил здесь куда в более дружелюбной, компанейской и, я бы даже сказал, возвышенной обстановке, – заметил я в свою очередь, уже не в силах сдержать нелестные сравнения. – Все потому, что молодая хозяйка, вынужденная ухаживать за своим больным отцом, не устрашилась остаться на пути Великой Армии, ожидая увидеть поистине благородных французов. Она вполне радушно приняла нас, и мы, в свою очередь, приняли уговор, что в сем доме не произойдет никакого мародерства, а воины Великой Армии будут вести себя так, как и подобает героям Европы, пришедшим показать примеры великодушия…

Тут я себя оборвал, опасаясь, что уже ударился в панегирики неприятелю, попирающему мою Родину.

По тому, как шелохнулись густые усы капитана, можно было предположить, что он себе тайно усмехается.

– Вот удивительное дело! – внешне столь же добродушно проговорил он. – Русская армия продолжает отступать, а мы тут идем на уговоры простонародья, более напоминающие ультиматум сильного неприятеля.

– Кого вы подразумеваете под простонародьем? Объяснитесь, капитан, – двинулся я на него, впрочем, не тоном прямой угрозы.

Капитан пока твердо держался своей тактики не обострять обстоятельства:

– Послушайте, лейтенант. Не ослепила ли вас необычная, варварская красота этой девицы, статью своею напоминающей не дворянку, а древнюю воительницу Брунгильду? – едва ли не ласково проговорил де Шоме. – Может, ее больной отец и вправду местный аристократ в десятом колене, пусть хоть родом из римских патрициев, я его еще не видел… Но мать-то! Прямиком из прислуги! Вы что, не различаете разве ее грубых плебейских черт?

– Еще одно подобное слово о мадемуазель Верховской, и вы получите новый вызов, – подражая его карикатурно-дружелюбному тону, проговорил я. – Причем, по праву своего положения и за особой занятостью, я потребую от вас принять его и дать мне удовлетворение до расплаты вашей по прочим счетам.

Капитан поднял бокал с красным вином, уж не знаю, украденным ли или все же полученным по «выписке из магазина» и прихваченным с собою.

– За неслыханное французское благородство, – провозгласил он, – кое рискует погубить нас всех!

Игра продолжалась, и я последовал ее правилам. Я принял тост капитана, имея в виду лишь Евгения. Пугающая, видать, репутация была у моего соперника и среди своих.

Вслед за тостом капитан легко свернул разговор на отвлеченные предметы, даже какие-то истории из своей жизни принялся рассказывать. И при этом все остро приглядывался ко мне. Я догадался: находит он меня по меньшей мере недостаточно чистым французом. Что ж, позволительно было подыграть безопасности ради: когда очередь дошла и мне слегка пооткровенничать, я соврал к слову, что у меня отец из старых провансальских дворян, и он едва не попал на плаху в революцию, а вот мать моя происходит из польского рода королевских кровей. Капитан приподнял брови и кивнул, довольный своей прозорливостью.

– Мой род, как и ваш, сильно пострадал от нескончаемого кровавого бунта в минувшем веке, – вздохнул он. – Однако ни вы, ни я не ударились в разбойники Картуши… пусть и на императорской службе и при мундире для отвода глаз.

– Кого вы имеете в виду? – сделал я простодушный вид.

– Давно ли вы знаете Нантийоля? – вдруг перешел на тон полицейского допроса де Шоме. – Я уже наслышан, что и у вас с ним имеются давние счеты.

Игра пошла ва-банк!

– Представьте себе, мы познакомились в Санкт-Петербурге! – решился я слегка ошеломить де Шоме. – Еще в отрочестве. В пору изгнания. С тех пор и счеты. Мы крепко повздорили за дружбу с одной фрейлинской дочкой. Но отрокам дуэль невозможна. С тех пор проценты по счетам росли.

Я и сам подивился размаху своей сказки. Можно вообразить себе удивление де Шоме. И все же запросто обвести его вокруг пальца было нелегко.

– И однако же вы только что стояли внизу друг перед другом, как старые друзья, – заметил он.

– Общее детство и отрочество сближают даже врагов, – отвечал я. – По крайней мере, во время перемирия. Он попросил меня быть его секундантом, я, разумеется, согласился.

– А кто будет потом вашим секундантом? – прищурился де Шоме.

– О! Мы знаем друг друга так давно, что вполне можем обойтись без оных, – шутя, отмахнулся я.

– Странные совпадения. Очень странные, – резонно заметил де Шоме. – Петербург, Гишпания, теперь русская дыра. Кто-то как будто нас водит друг за другом.

– Провидение, не иначе, – признал я.

– Или же сам дьявол… – хмыкнул в усы капитан. – Послушайте, лейтенант. Вам не кажется, что и в моем, и в вашем сапоге один и тот же камень? И не пора бы нам от него избавиться?

Следовало ожидать, что де Шоме предложит мне заговор. Я почел за лучшее ответить долгой и многозначительной паузой, во время коей завершил свою трапезу и всем своим видом намекнул, что тороплюсь откланяться.

Де Шоме вытерпел сию паузу и, похоже, почел ее своей тактической победой:

– Подумайте, лейтенант, я не тороплю. Я даже готов признать, что вспылил излишне, и при случае принесу извинения сей… как ее?.. Werkhovska?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза