Три сердца, две сабли (СИ)

– Можете и не объяснять, – отмахнулся я… и насторожился, ощутив прилив злорадства: – А что, если император повелит подать ему к завтраку бутылку любимого шамбертена? Тут, кажется, имелся… да весь уже в дело пошел.

– К завтраку императору подают вино только из его походного запаса, – с усмешкою знатока вопроса ответил Евгений.

Шум то стихал, то нарастал вновь около получасу. Воображал я с болью, как, поднятая войсковой «зарею», Полина Аристарховна ищет нас глазами в общей суматохе, ломает голову, куда же мы, ее ангелы-хранители, подевались… и наконец, сердце ее сжимается от разочарования и стыда, и вот стоит она, потерянная, на крыльце, вынужденная изображать прощальный книксен перед Бонапартом. А как спросит он ее насмешливо, холодно и высокомерно – истинно по-французски: «Да где же ваш супруг?» – что ей тогда сказать?!

Хотелось мне под землю провалиться, когда я воображал сию картину… да уж и так я под землею обретался в компании с другим французским дьяволом, пониже чином.

Наконец, стихло совсем. Один звон в ушах остался.

– Император отбыл, – с облегчением сказал Евгений.

Хотя кругом стояла непроницаемая тьма, уж начинался новый день, и большая свеча, сделав свое дело, осталась одною лужицею, готовой поглотить фитилёк.

Евгений поднял оставшиеся, сиротливо жавшиеся друг к другу бутылки, глянул на этикетки.

– О! Остались два превосходных бургундских – Романе Сен-Виван и Шам Пердри, – довольный, провозгласил он. – У безумца безупречный вкус.

Затем поставил он бутылки на сухой островок, вновь извлек из потайных ножен сбоку свой убийственный кинжал и ловко, по очереди, вывернул им, как штопором, пробки из бутылок.

– Какое предпочитаете, Александр? – вопросил он едва не услужливо, взяв бутылки в обе руки.

– По чести говоря, теперь не вижу достаточного повода, – отвечал я.

– Вот уж не думал, что заразитесь французским высокомерием, – добродушно заметил Евгений, явно довольный положением дел. – Помилуйте, как же нет! Ведь я пошел у вас на поводу, дело сделали – лучше некуда… Вот берите Сен-Виван, оно благороднее и тоньше.

Он протянул мне бутылку, я не мог не принять ее.

– Мой император в добром здравии. Ваш император, надеюсь, тоже, – проговорил Евгений по-французски, а затем сразу перешел на русский: – Так выпьем же за здравие своих императоров. Вы – за своего. Я – за своего. Не сомневаюсь, что близок день, когда они встретятся и заключат мир.

Предложенный повод был приличным, хоть и предложен неприятелем, такой не объедешь.

Мы чокнулись бутылками. Сен-Виван действительно было превосходным!

Евгений осклабился. Таким благодушным я его еще не видал. Но тут фитилек свечи завалился, и мы оказались в беспросветном мраке.

Я услыхал голос Евгения – искренне дружелюбный, но притом как-то по-особенному вкрадчивый. Такой голос во мраке должен был действовать месмерически.

– А и правда, Александр, повод нам драться себя исчерпал совершенно, – говорил он по-русски. – Вы сделали для меня слишком многое, признаю то безоговорочно. Спасли жизнь моему императору, спасли жизнь мне, наконец. Теперь, как бы я ни старался, мне нечем будет вам отплатить. Я готов снять перед вами шляпу и подать вам руку.

Но тут вся горечь, вся досада, копившиеся во мне, выплеснулись наружу.

– Вот уж дудки, Евгений! – вырвалось у меня из души по-простонародному, по-русски, однако ж отчасти я совладал с собою и перешел на французский: – Лейтенант де Нантийоль, наш поединок не был пустою забавой. Он должен быть завершен.

Воцарилась тишина. Безмолвный мрак стал предо мною, как неотвратимая бездна. Пути назад уж не было.

– Что ж. Ваше решение заставляет меня уважать вас еще больше, поручик, – проговорил строгий и холодный голос Найнтийоля. – Я к вашим услугам. С вашего позволения я пойду первым, так как отлично различаю в темноте. Идите на звук моих шагов и не споткнетесь.

Мы покинули дом тем же путем, что и в тот раз, когда Полина Аристарховна остановила нас сообщением о «важных вестях». На сей раз обошлось. Дом казался совершенно безлюдным, брошенным, словно его оставили разом все – и грозные гости, и растерянные хозяева.

Новый день начинался ясной августовской тишиною, настоянной за ночь, лазоревым небом и сизою дымкой, терпкой и бодрящей… Мы условились с Евгением, что он, как только заберет свою саблю, догонит меня по дороге на ту же поляну, где состоялся поединок не поединок, а целая битва с егерями де Шоме.