Три солнца. Повесть об Уллубии Буйнакском

На Атлы-Боюнском перевале, ровно на полпути между Темир-Хан-Шурой и Порт-Петровском, старенький, облезлый, латаный-перелатаный фаэтон остановился. После долгого подъема по крутой, извилистой дороге лошади тяжело дышали, из ноздрей вырывались струи пара, с губ падали клочья пены.

— Тпру-у! Надо отдых дать моим кормильцам! — сказал на ломаном кумыкском языке усатый старик возница, судя по акценту, аварец. Он отпустил подпруги и надел на головы лошадей торбы с ячменем. — Хочешь не хочешь, а лошадям передохнуть надо, — продолжал он. — Вам небось не терпится, нынче ведь все спешат! Только вас, пассажиров, много, а их у меня лишь двое осталось, — ласково оглаживал он своих коней.

— Да нет, отец! Пусть отдохнут, мы не спешим, — сказал Уллубий.

— Вы небось думаете, что спускаться с перевала им будет легче? Как бы не так! Спускаться им, сердечным, еще труднее. Это вот бедняку, вроде меня, катиться вниз по жизни легче, чем карабкаться вверх. Всю жизнь только и делал, что пытался подняться хоть на одну ступеньку. Да, видать, зря старался. Пусть бы только аллах позволил хоть на своей-то ступеньке удержаться. Семья с голоду не умирает — и на том спасибо… Думаете, аллаху спасибо? Как бы не так! Аллах аллахом, говорит пословица, а сыт будешь, если в хурджуне запасешь еды… Это вот им, кормильцам моим, спасибо… Ладно уж, доживем как-нибудь. Зато вам, молодым, теперь раздолье… Теперь у нас хурият. Уж вы-то наверняка увидите новую жизнь…

Старик бормотал все это себе под нос совсем не для того, чтобы вызвать своих седоков на разговор. Он говорил просто так, по привычке. Чтобы не молчать. Вот так же, наверное, оп говорил бы и сам с собой. Или со своими «кормильцами».

— А то, может, есть хотите? Так вы не стесняйтесь. У меня в хурджуне всегда найдется кукурузный чурек да кусок сыра. В пути ведь всякое бывает. Встретится иной раз путник голодный, угостишь его, и вроде на душе как-то легче станет…

— Спасибо, отец. Мы не голодны. Хорошо поели перед дорогой, — поблагодарил Уллубий.

Они и в самом деле перед отъездом поели на славу. Ажав уж постаралась не ударить лицом в грязь. И па-кормила их как следует, и в дорогу с собой дала всякой снеди.

Вопреки опасениям Уллубия, Ажав сравнительно легко встретила известие о его отъезде. Да оно и понятно. У нее прямо камень с души свалился, когда она узнала, что он покидает Шуру, где на каждом шагу его подстерегали враги, где за ним охотились, словно за дичью. Зато Тату огорчилась чуть не до слез.

— Я не понимаю, мама, как ты можешь так говорить! — вспыхнула она, когда Ажав возблагодарила аллаха за то, что он наконец внушил Уллубию мысль об отъезде. — Ведь тут у него все свои. А там он будет один в чужом городе. Где он будет жить?.. И потом, он нужен здесь. Ведь здесь революция!

— Тату, милая! Сейчас повсюду революция, и как раз сейчас я больше нужен там. Ведь я объяснял вам…

Да, он уже объяснял ей, и не раз, почему решил переехать в Петровск. Но ей просто не хотелось, чтобы он уезжал. Не хотелось, и все… Хотя в глубине души она, конечно, понимала, что он поступает правильно.

В последнее время Тату все больше и больше втягивалась в настоящую пропагандистскую работу: вместе с гимназическими подругами она, по заданию бюро, расклеивала листовки, читала девушкам газеты, которые приносил ей Уллубий. Особенно увлекалась она участием в драматическом кружке, созданном Темирболатом Бейбулатовым. В деятельности этого кружка принимала участие и Зумруд: она перевела на кумыкский язык чеховский водевиль «Медведь». Спектакли шли в гарнизонном клубе, а весь сбор кружковцы отдавали на нужды журнала «Танг-Чолпан».

— Тату у нас молодец! — все чаще говорил Уллубий. И не было для нее похвалы большей, чем эта.

Теперь Тату казалось, что с отъездом Уллубия она навсегда потеряет то, что обрела с его помощью. Она только-только вступила на этот путь, и ей было страшно: сможет ли она идти дальше по трудной, тернистой дороге одна, без него, без его сильной поддерживающей руки…

А Уллубий уже не обманывал себя. Он давно признался себе, что грустит и тоскует не только потому, что расстается с младшей сестренкой, с хорошим, верным товарищем по борьбе. Он знал: ему больно расставаться с девушкой, которую он любит. А то, что эта любовь была тайной, которую он не посмел бы доверить никому, даже ей, придавало его печали еще более острый и тревожный оттенок…

Пока лошади мирно похрупывали заданным кормом, друзья поднялись на горку, покрытую редким кустарником. Величественная панорама открылась отсюда их глазам. Извиваясь змеей, круто спускалась вниз дорога, построенная еще в прошлом веке военным инженером Били неким. Вдали, на горизонте, седой Каспий сливался с белесым, словно выжженным солнцем, стенным небом. Виднелись изжелта-зеленые луга и яркие островки садов. А чуть поодаль раскинулся город, называемый в народе Анджи, а официально именуемый Порт-Петровск: название это он получил в честь Петра Великого, приезжавшего сюда в 1722 году. В этом большом портовом городе им предстояло продолжать свое дело.