Три стильных детектива

– Да вы у Пульфена спроси́те, черти! – возопил Милу. – Я пять минут назад из-под земли вылез!

– Из-под земли? Как это?

– Золотарь я, то есть канализационный рабочий! Что, по запаху не ясно?! Вон там люк. Я по трубам ползал, а Пульфен все это время наверху торчал – сторожил, чтоб какой прохожий в дыру не загремел… Ну что за дерьмо! Спроси́те же вы Пульфена, он на улице Роже живет!

– Ладно, не буянь, парень, спросим мы твоего Пульфена. А пока ты к нам в комиссариат заглянешь. На чашечку кофе.

До тайника, служившего почтовым ящиком, маленький человек добрался, когда швейцарские часы из «Вильгельма Телля»[305] пробили шесть утра. Тайник был обустроен за подкладкой костюма туранского пленника из оперы «Маг»[306]. Эта хламида из седоватой медвежьей шкуры в свое время так насмешила избранную публику, долго потешавшуюся над исполнителем, который в подобном наряде походил не столько на нищего туранца, сколько на зажравшегося ассирийца, что костюм списали навечно в реквизиторскую сразу после генеральной репетиции. Мельхиор присвоил тому, что осталось от медведя, имя Бальтазар и хранил за подкладкой доверенные ему артистами любовные записки, контрамарки, небольшие посылки, если не мог их доставить по назначению сразу. Кое-что он перетаскивал сюда из секретной ниши в подножии одной из шести огромных колонн фойе Танца – о существовании этого, второго, тайника знали только его доверенные клиенты, о первом никто даже не догадывался.

– Так-так, что тут у нас? Любовная писулька для мадемуазель Бертэ, ага, весьма одаренная барышня, божественно спела партию в «Мессидоре»[307]. Еще одна для мадам Дешан-Жээн. Это послание месье Дельма, Одину из «Валькирии»[308], – великолепный голос, да, у меня от него аж мурашки по загривку. Посылка для… Черт, он же на другом конце Парижа живет, этот субчик!

В следующий миг Мельхиор уже повернулся к ивовому манекену:

– Прекрасный мой Адонис, имею удовольствие сообщить тебе, что в костюмерных и бутафорских мастерских, равно как и на складах реквизита, царит безупречный порядок: всякому месту отведена своя вещь, то есть всякой вещи – свое место. От трудов праведных я до постели добрался поздно и глаз потом не смыкал до рассвета. Однако же воспользовался бессонным временем с пользой, дабы перечитать либретто «Гадес и Персефона». И скажу тебе: недурно, весьма недурно. Если обожаемый мною Всемогущий не оставит меня своей милостью, эта опера-балет натворит немалых бед! Впрочем, что это я разболтался? Молчок, рот на крючок! Больше ничего тебе сказать пока не могу, наберись терпения, дружочек… Спрашиваешь, как прошел концерт среди черепов? О, концерт удался, там стоило побывать – раз и два, тук-тук, бряк-бряк! Я даже слегка примирился с жизнью, особенно после того как Тони Аркуэ до смерти наглотался воды. Кстати, про воду. Думаю, огонь здесь, во дворце, нам все-таки не грозит. Малейшая искорка – и все двенадцать тысяч литров воды из подземного озера под нами устремятся с помощью насосов к колосникам и обрушатся оттуда бурными потоками. Пожарные наши не дремлют!

Огонь… Рев бушующего пламени до сих пор стоял у него в ушах. А как забыть душераздирающие крики старшины пожарных, которого проглотило это ревущее чудовище?

Девочка вцепилась в маленького человека обеими руками. С безопасного расстояния они смотрели, как рушится крыша оперного зала на улице Ле-Пелетье близ улицы Россини. Над Большими бульварами ветер гнал клубы дыма. Обитатели дома в Оперном проезде, на который вот-вот должно было перекинуться пламя, выкидывали, обезумев от страха, пожитки из окон…

Огонек свечи дрогнул, и Мельхиор встрепенулся.

– Адонис, я так хочу, чтобы меня любили, – жалобно сказал он, – но этого никогда не будет. Знаешь, если ты никому не нужен, поневоле начинаешь впадать в неистовство, хочется разнести все вокруг вдребезги! – При этих словах у человечка вдруг закружилась голова, и в припадке ярости он отвесил ивовому манекену затрещину. Но через секунду ярости как не бывало. – Прости меня, Адонис, не надо было с тобой так… Ты ведь простишь меня, а? Да, ты меня простишь. Послушай-ка, я скоро вернусь и перенесу тебя к себе, не возражаешь? Ты станешь охранять мои сокровища, а если будешь паинькой, я подарю тебе настоящий щит, как у воительниц из «Валькирии». Ну ладно, сейчас я умоюсь, приоденусь и поработаю немного почтальоном. Будь начеку, Адонис!

Мельхиор бесшумно спустился на шесть этажей и, сложившись вдвое, прошмыгнул мимо входа во владения вахтера. Цербер небось еще ночной колпак не снял, он-то, может, и утратил бдительность, но уж его не менее грозная супружница в любой момент могла заорать «караул!».