Три страны света

За роскошным пиршественным столом, между двумя вазами с потертой позолотой и полинялыми цветами, молодые сидели в скромном молчании. Массивная рука молодой была вложена палец в палец в руку молодого; по временам они разлучали свои руки, протирали платком и снова вкладывали по-прежнему. После двухдневного пира дом девицы Кривоноговой украсился вышепрописанной надписью. Тот день был роковой в жизни Доможирова; тут только увидал он, что попался впросак. Нечего и говорить, что супруга и не подумала передавать ему капитал свой и дом. Нет, она даже лишила его наслаждения кушать серебряными ложками, хоть он был с ними так деликатен, что, подержав в руках, каждый раз принимался тереть платком, чтоб серебро не теряло своего блеску. Временная кротость бывшей девицы Кривоноговой миновалась невозвратно; брань, упреки не умолкали, и дошло до того, что Доможиров, познакомившись через Граблина с любителем похоронных процессий, стал бегать по кладбищам. Там искал он забвения супружеских бурь и скоро так вошел в интересы кладбища, что вызубрил все надписи памятников, узнал всех нищих, которые увидели в нем кровного врага: всегда недовольный и раздражительный, он читал им, не исключая слепых и безруких, мораль о вреде праздности, причем часто почерпал красноречие из слов своей супруги, упрекавшей его в лености. Там не раз встречал он знакомого нам Волчка с его старухой-матерью. И сын и мать вечно были ненатурально веселы и ссорились. Несчастный Доможиров понемногу начал уходить самого себя, сосредоточиваться и, наконец, стал вести свой дневник, вспомнив, что и Каютин иногда записывал разные свои мысли. Вот образчики его записок:

"10 мая. – Опять бранилась и спрятала серебро; говорит: мое!

12 мая. – Купил тараканов: думал, вот угощу скворушку. Не тут-то было! всех утопила! говорит: "Разведешь в моем доме нечистоту". Да скажите, пожалуйста, разве может от мертвого таракана что-нибудь развестись? Поди, втолкуй ей! "Я, – говорит, – коли, узнаю, что давал птице хоть единого, так разрежу ее и выну таракана!" Ну, женщина!

14. – Правду пословица говорит: рыжий да красный – самый человек опасный.

17. – Сига купила пребольшущего и всего сама уплела! Уж не доведет ее до добра такое обжорство!

19. – Пристала, как с ножом к горлу, нечего делать: высек Митю!

20. – Опять Ваську била, да он молодец: порядком ручищу ей расцарапал…"

И так далее. Он вписывал в свой журнал малейшие подробности, думая с отрадой: "Пусть узнают, какую вел я жизнь!.."

Даже учить сына пропала всякая охота у безнадежного Доможирова, может быть и потому, что "Посрамленный Завоеватель" был давно выучен наизусть, а других книг, кроме какой-то растрепанной грамматики, не водилось. Однакож супруга не долго терпела такое упущение. Раз, пообедав, Доможиров лежал на двуспальной кровати в прежде чистенькой Полинькиной комнате, где теперь была спальня супругов, и щурил глаза, готовясь уснуть, как вдруг дверь с шумом распахнулась: супруга его, вся в пламени, притащила своего пасынка за ухо и, толкнув к Доможирову, закричала:

– Хоть бы ты, лежебок, поучил своего родного сына, ведь он скоро лопнет с жиру! Вот что значит чужой хлеб-то есть, а не тятенькин. Прежде драл же с ним горло так, что через улицу покоя не было…

Доможиров молчал, а пасынок, теребя свой нос, украдкой дразнил языком мачеху.

– Я тебе говорю, – кричала она, – что терпение мое лопнет, я жалобу подам: муж должен кормить жену, а не жена мужа.

– Возьми книгу! – строго скомандовал Доможиров своему сыну, стараясь не замечать криков супруги.

Митя взял книгу и пискливым голосом принялся читать, покачиваясь, чему учит грамматика. Мачеха его смотрела в окно, поминутно оглядываясь, что делают супруг и пасынок.

Соскучась слушать, чему учит грамматика, Доможиров вздумал проэкзаменовать своего сына:

– Лучше скажи-ка, где мы живем?

– В Струн… – начал было Митя, но Доможиров остановил его грозным криком:

– Дурак! в каком городе?

– В Санктпетербурге! – самодовольно отвечал сын.

– Хорошо!.. Ну, а сколько Азиев?

– Азиев?.. – Митя задумался и потом нерешительно отвечал: – Одна, тятенька!

– Врешь! подумай!

Митя думал долго, чесал то нос, то голову… не помогло! Он молчал с тупым видом.

– Глупый! три, три! – наконец сказал Доможиров, сжалившись над сыном. – Уж сколько раз тебе говорил. Ну, хоть какие, не помнишь?

Митя долго помолчал и робко проговорил:

– Не помню-с.

– Ну, слушай же: Европейская Азия, Азиатская Турция и сама по себе Азия, – наставительно, с расстановкой произнес Доможиров.

Митя слушал разиня рот и за каждой Азией закладывал палец на память.

– Ну, а кто богаче всех в Европе?

Митя молчал.

– И то забыл! Родшмит, Родшмит, – сказал Доможиров.

(Бледный остаток знакомства с Каютиным! Считая самого себя не бедным человеком, Доможиров, бывало, интересовался, кто богаче его, и Каютин называл ему Ротшильда.)

– Ну, а в Петербурге?

Митя опять ни слова.

Доможиров молча указал ему на аршин, лежавший на столе.

– Купец Аршинников! – резко крикнул Митя.