Три страны света

Небо серое, мутное; то мелкий, то крупный дождь; пронзительно воющий ветер… Наконец унылая картина быстро изменилась. Осень, будто устыдясь собственных дел, в одну ночь покрыла обнаженные леса и поля легким, пушистым снегом.

Было пять часов утра; мелкий снег продолжал порошить, как будто спеша застлать белой скатертью и остатки голой земли, рядами черневшие среди полей. Женщина в полушубке бежала по опушке леса, заботливо окутывая овчиной полусонного трехлетнего ребенка, наконец повернула в кусты и остановилась под защитой трех елей, сохранивших свою зелень среди общей обнаженности. Она поминутно выглядывала из своей засады, наклонялась к земле и прислушивалась.

Ребенок плакал, и тогда она приходила в отчаяние, грозила ему, зажимала рот, убаюкивала…

Вдали на белом снегу что-то зачернело; женщина встрепенулась, приподнялась на цыпочки и, вся дрожа, напрягла зрение. Невдалеке показался Бранчевский верхом на казацкой лошади; он был в охотничьем платье, вроде польского кунтуша; трехугольная шапка, опушенная мехом, была надвинута почти на самые его брови; рог висел на его широкой груди, за плечами было ружье. Четыре борзые собаки дружно бежали за его вороной лошадью.

Он ехал задумчиво: снег на висках и усах придавал ему старческий вид.

За ним, в почтительном расстоянии, следовал стремянный.

Поравнявшись с тремя елями, лошадь Бранчевского фыркнула и кинулась в сторону. Бранчевский чуть не упал. В ту же минуту женщина с ребенком выскочила из-за одного дерева и кинулась под ноги лошади. Бранчевский вздрогнул и, сдержав лошадь, строго спросил:

— Что такое?

— Защитите сироту! — завопила женщина и подняла кверху ребенка, который захныкал и спрятал лицо свое на плечо ее.

— От кого защитить? — мрачно спросил Бранчевский.

— Матрена заела меня и сироту моего. Защитите, батюшка!..

И женщина снова упала в ноги ему и зарыдала.

— Встань! — повелительно сказал Бранчевский и, обернувшись, крикнул: — Эй!

Стремянный подскакал.

— Возьми сына у Натальи и отвези домой, да осторожней! потом воротись ко мне. А ты, — продолжал он, обращаясь к Наталье, — иди домой, я все разузнаю.

И он рысью, поехал по опушке леса. Наталья отерла слезы, нежно поцеловала сына и подала его стремянному.

— Митя, голубчик, не урони его!

— Небось! — отвечал стремянный, усаживая ребенка на седло. — Ну, что? — прибавил он таинственно: — Сердился?

— Кажись, нет; я, говорит, разузнаю.

— Ведь я тебе говорил, давно бы так!

И стремянный шажком поехал домой, а Наталья бежала за ним и переговаривалась, пересмеивалась с своим сыном, который гордо поглядывал на мать, держась своими маленькими руками за поводья лошади.

Толпа охотников встретила их.

— Что, брат Митрей, зайца, что ли, затравили вы? — спросил один.

— Нет, братцы, старую ворону Матрену доехали! — отвечал стремянный и приподнял ребенка над головой.

В толпе раздался хохот.

Воротясь с охоты, Бранчевский потребовал к себе управляющего и дал приказ ежемесячно выдавать харчи и одежду вдове и сыну дворецкого Антона. На другое утро он пожелал видеть сына Натальи. Мальчик был красивый и умный, мать умыла его, одела и, перекрестив, пустила в барские покои. Бранчевский поласкал его и дал ему синюю ассигнацию.

Матрена чуть не умерла с досады.

— Что это за вольность такая… беспокоить его милость! — говорила она в негодовании. — Точно с барским дитятей нянчится! погоди ты у меня, уж обрежут тебе крылья!

Матрена каждый вечер имела доступ к Бранчевской. В один из таких вечеров она подобострастно стояла в спальной у кровати своей барыни, лежавшей уже в ночном костюме, и тараторила:

— Вчуже сердце перевертывается, что это за народ такой стал нынче наш брат! И то не хорошо, и то неладно! Фу ты, господи! рожна, что ли, вам? — в негодовании сказала Матрена; глаза ее туманились, и она продолжала слезливым голосом: — Лебедушка вы моя, раскрасавица, мое дитятко, ведь я все вижу, ведь я плачу, плачу, да что станешь делать? Я вам скажу, моя барыня-сударыня, что ей ровного нет, вот как высоко нос дерет; и виданное ли дело — холопское дитя в горницу пускать! Вчера, — прибавила, Матрена, наклонясь ближе к кровати и понизив голос, — вчера опять изволили дать красную.

Бранчевская быстро приподнялась, поправила подушку и снова легла.

Долго шли рассказы и расспросы; Матрена как соловей заливалась. Наконец Бранчевская начала зевать, тогда Матрена стала на колени и жалобно пропищала:

— Матушка, родная моя!

— Что тебе? — спросила барыня.

— Позвольте моему племяннику жениться на Оксютке, родимая!

И Матрена стукнулась лбом об пол.

— Нет, нет! я уж раз сказала, что из девичьей не позволю, — грозно отвечала Бранчевская.

Матрена поднялась, тяжело вздохнула и раболепно сложила руки.

— Иди!

Матрена перекрестила свою госпожу на воздух и на цыпочках вышла из спальни.