Три суда, или Убийство во время бала

Я вернулся домой. О побеге Бобровой я не беспокоился. Я был уверен, что ее скоро представят к следствию. Однако к семи часам вечера ее еще не было. Я вышел пройтись по улице, приказав, если ее привезут без меня, оставить с провожатыми в приемной. Но едва только я прошел шагов пять десять, как увидал тройку, во весь опор приближавшуюся к моему дому. В санях сидели трое: Матов, Кокорин и Анна Дмитриевна.

— Откуда? — спросил я. — Лошади у вас в мыле.

— Из села Гуслицы.

— Как? Из-за девяти верст?

— Да!

Мы вошли в приемную. Только с трудом можно было узнать пленницу. Куда девался ее румянец? Лицо было истомлено; заплаканные, красные глаза опухли, она едва держалась на ногах. Усадив ее в кресло, я спросил, не желает ли она чем нибудь подкрепить себя. Она попросила оставить ее одну на несколько минут. Мы вышли. Я послал Кокорина пригласить, двух понятых, которых через другое крыльцо провели в мой кабинет и поставили за ширмами.

Между тем полицеймейстер рассказывал мне следующее:

— Часов до двух полиция не могла напасть на ее след. Утром она была у нескольких из своих родственников и после всех у дяди своего Гамельмана, откуда уехала с братом, но куда — никто не знал. Прохожие видели на улицах тройку лошадей с двумя седоками. Кокорин и несколько полицейских взяли верховых лошадей и пустились в погоню по разным дорогам. Беглецов настигли в селе Гуслицы и привезли сюда. На вопросы Кокорина, куда Боброва намерена была уехать, они отвечала, что не знает и ехала туда, куда вез ее брат.

Я простился с полицеймейстером и Кокориным и пригласил Анну Дмитриевну войти в мой кабинет. Увидев секретаря, она сказала:

— Здесь есть постороннее лицо, нельзя ли нам остаться вдвоем?

Секретарь по моему знаку вышел из комнаты. Затем, опустившись в кресло, она начала так:

— Я не по своей воле уезжала отсюда. Даю вам слово, что я исполняла только желание моего брата… Он думал меня этим спасти. Меня силой посадили в сани. Прошу вас только не подвергать моего брата ответственности.

— Будьте покойны.

— Но я должна сознаться, что под влиянием быстрой езды, свежего воздуха, при виде спокойных и веселых лиц, идущих по улицам. во мне явился страх потерять свободу. Я не хотела бежать, но была рада, что меня увозят! Этим я как бы очищалась перед своею совестью в том, что вновь покидаю Ичалова на произвол судьбы. И зачем я не бросилась под лошадей, зачем пожалела жизнь?…

— Бог остерег вас. Вы еще не выполнили своего долга, вы еще не договорили вчерашних слов ваших.

Она сделала нетерпеливое движение, точно упрекая себя за эту откровенность, и опустила глаза.

— Вспомните, что в ваших руках судьба невинного, — сказал я.

Она подняла голову, подумала немного и спросила:

— Чего вам от меня еще нужно? Вчера я все сказала.

— Вы сообщили только факт, суду нужны подробности; я попрошу вас рассказать теперь: каким образом совершено вами убийство?

Она снова опустила голову низко-низко и, перебирая руками складки своего платья, думала. Я не мог видеть ее лица, но догадывался, что нерешительность овладевала ею. Через минуту она посмотрела на меня пристально, подавила вздох и, повернув лицо в сторону, сказала:

— Я могла и оговорить себя. Чего вам от меня нужно? — вдруг вскрикнула она и впилась в меня блестящими глазами.

— Я исполнитель, Анна Дмитриевна, — сказал я мягко.

— Верховного правосудия?

— Да, правосудия.

— Но разве мало вашему правосудию того, в чем я созналась? Оно хочет подробностей, воспоминаний, оно хочет, чтобы я душу перед ним вывернула, чтобы я пережила вновь… Нет, не будет этого!.. У вас нет доказательств!

Я подошел к несгораемому шкафу, достал бритвы и положил их на стол.

— В этом футляре одна из бритв вашего брата, — сказал я, — в запечатанном свертке находится совершенно подобная бритва, составляющая с этой пару.

— Так что же?

— Этой бритвой зарезана Русланова.

— Почему же именно этой?

— На ней ее кровь. На ней волосы из ее брови.

— Как же вы докажете, что на бритве ее кровь?

— Это докажет врачебное ведомство.

— Как же оно узнает, чья это именно кровь? И почему из того, что на бритве кровь, можно заключить, что я убийца?

— Вот вам другое доказательство, — сказал я, показывая записку, отобранную у модистки Мазуриной.

— Я не знаю этой записки.

— Записка выпала из кармана вашего платья, которое переделывалось у Мазуриной после бала.

— Я где-то читала, что одного убийцу нашли по пуговице, оторвавшейся от его жилета. Вы, должно быть, уголовных романов начитались и подбираете всякий вздор. Я ничего больше не скажу вам.

Она замолчала и упорно стала смотреть в сторону.

— Я, конечно, не могу заставить вас говорить. Не угодно ли вам удостоверить вашей подписью, что вы отказываетесь дать показание?

— Не желаю.

Я вышел в переднюю и сделал распоряжение о том, чтобы ко мне немедленно доставили арестанта Ичалова. Появление его, казалось мне, должно дать другое направление показаниям Бобровой.

Мы оба молчали. Она то вставала и подходила к окну, то садилась снова.