Три судьбы. Часть 1. Юродивая

Андрей открыл рот – от уже так привык доверять этой странной девочке – женщине и лёгкая, солоноватая капля упала на его язык. Сначала Андрей ничего не почувствовал. Но через минуту кто-то огромный раздвинул ребра его груди, так, что невозможно стало дышать и дохнул туда огненным воздухом. Воздух свернулся в комок, упал куда-то ниже, а грудь заполнил лёд. И от него у Андрея все одеревенело, не в силах пошевелить даже мизинец он лежал на кровати, словно мертвая, деревянная, колода. И, когда увидел, что Луша снова подносит пипетку к его губам, даже не смог открыть рот…

Глава 7

Когда Андрей пришёл в себя, была явно глубокая ночь. Мерцающий свет далёких звёзд лишь угадывался через чёрное стекло, зато мохнатые, клочкастые тяжи какой-то дряни шевелили в воздухе темными щупальцами и тянули их к Андрею, прямо к горлу. Червяк внутри груди вырос многократно, давил мощными изгибами мускулистого тела, стараясь разорвать Андрея изнутри, размолотить его кости страшными ударами хвоста. Андрей задыхался. Его били судороги, скручивая измученное тело в клубок, глаза почти не видели – вернее перед его лицом возник пульсирующий, огненный тоннель. И там, в самом конце бешено пылающего коридора, он видел женщину с распущенными кудрявыми белоснежными волосами, в длинной, развевающейся золотой рубахе с острым клинком в руке. Она приближалась по тоннелю, вся в вихре оранжевых и красных искр и от этих искр у неё вспыхивали пряди волос, но не загорались, а сияли. А за спиной женщины била крыльями огромная, странная птица без головы, и из рваного обрубка ее шеи хлестала кровь.

Андрей где-то, отрывками сознания понимал – он бредит, но картина была настолько ясной и чёткой, что глубинный, исконный ужас ледяным панцирем сковал его сердце, и вот тут взялся за дело червяк. Тремя-четырьмя витками он обвил шею и грудь Андрея, сдавил так, что нечем стало вздохнуть, воздух стал обжигать, а потом кончился совсем. Андрей понял – он умирает. И в этот момент, последний и страшный, привычное равнодушие к смерти вдруг схлынуло, и бешеная жажда жизни заставила его напрячь в последнем усилии мышцы и все-таки глотнуть воздух. И вдруг червяк ослаб. Его как будто перерубили пополам, скользкая мерзость потекла из его обмякшего тела и залила все вокруг, бурля потоками вокруг лавки, на которой лежал Андрей, и вокруг стройных ног женщины с искрящимися волосами, испачкав её рубаху бурой грязью. Такой же, которая была на её клинке – остром и длинном, несущем жизнь и смерть.

– Андрюша, Андрюша, потерпи немного, это кризис. Опухоль твоя разрушена, но она ещё злая, будет душить тебя. Ты потерпи, я помогу. Давай – ещё капельку.

Сквозь фиолетово-серую пелену Андрей близко – близко увидел глаза Луши. Они впали от усталости и на осунувшемся лице казались особенно огромными. Из-под тёмного платка выбивались золотые завитки, в худеньких руках чуть подрагивала склянка с темной жидкостью и пипетка. Пахло кровью и какой-то травой, пахло яростно и душно. Андрею казалось, что ещё минута и Луша потеряет сознание, настолько бледной и прозрачной была её кожа. Он подставил губы, чуть приоткрыв, почувствовал едкий вкус зелья, и тут на него навалился такой всепобеждающий сон, что не в силах бороться, он откинулся на подушку и моментально провалился, как в глубокий омут.

… Яркое, почти весеннее солнце било в мутноватые стекла небольших окон так, что у Андрея даже через закрытые веки в глазах запрыгали красноватые зайчики. Он лежал на боку на чем – то очень мягком, укутанный по горло в тёплое и пушистое и подставлял лицо тёплым солнечным пальчикам. И они гладили его, лаская, по щекам, губам, щекотали, пробирались в ресницы. А тело было пустым. Совершенно пустым и лёгким, ничего не болело, не тянуло свинцовым холодом, не давило, не мучило. Андрей, наверное, чувствовал себя так мальчишкой, когда просыпался на своём топчане, вдыхал аромат свежевыпеченного хлеба и свежего меда и, приоткрыв один глаз, подсматривал за матерью, стараясь, что бы она не поняла, что он не спит, и ждал, когда она нальет полную кружку молока, поставит все на стол и выскочит во двор.

Сейчас хлебом тоже пахло. Каравай стоял на столе, выпятив румяный бок из-под полотенца, а у окна, уронив голову с рассыпавшимися кудрями на подоконник, спала Луша. Худенькие плечи были бессильно опущены, а на полу стояла склянка. Та самая, с зельем. Только теперь она была совершенно пустой.

Андрей встал и, почти не шатаясь, взял свой пушистый плед, тихонько укутал плечи Луши, а она даже не проснулась, только прошептала что-то еле слышно.

Глава 8

– Оой… Хозяин, гляньте, люди добрые. Подвизался, гляжу. Она тебе как? Платит? Иль за место сладкое стараешься?

Андрей с трудом выпрямился, с силой воткнул новый, зачищенный до блеска кол, который он строгал для калитки, в осевший по-весеннему снег. Несмотря на то, что болезнь отступила, сдала, съёжилась внутри, как комок старого снега, попавший под дождь, но она ещё была, пряталась и силы у мужика быстро кончались.

– Чего тебе, Нинк? Что ты, следишь за мной, что ли?