Три тополя

Недоброе подозрение охватило Капустина: зацеп! Катушка не слушалась руки, удильник согнут, жилка, украденная Митей у коломенского инженера, напряженно натянута, никто ее не дергает из глубины. Он побрел по берегу «тихой», то сходя к воде, то поднимаясь вверх, подергивая снасть, пробуя сняться с зацепа, потом вернулся на прежнее место, намотал на рукав жилку, оборвал ее беззвучно и в заводи сразу ощутил тяжесть грузила — пропала только блесна.

— С почином! — послышался сверху голос Воронка. Тот съехал по осыпи вниз, вспахивая ее тяжелыми ботинками без шнурков. — Сказал бы, что в «тихую» идешь, я бы тебя упредил. У Прокимновых здесь сеть, теперь поперек не бросишь. — Он присел на камень и закурил, готовый к неторопливому ночному разговору — Серега Прокимнов в диспетчерской, в бинокль «тихая» оттуда вся глядится, и сын всякую ночь на реке. Мотоцикл купил, после зорьки умотает с рыбой на конезавод, и все при нем. Только попусти человека, не топи, дай воздуха ухватить, а уж он сам вздохнет. Иван Прокимнов — сын Сергея. — Воронок усомнился, держит ли еще в голове учитель деревенские родословные. — Он Шурку Вязовкину взял. Помнишь ее?

— Они мои ученики, — ответил Капустин. — Иван постарше, но я и его в школе застал. — Он стянул узел на новой блесне, но бросать медлил.

— Прошка, зараза, чиликанов унес. — Воронок досадливо стукнул двупалой, сведенной в полукулак рукой по здоровой.

— Забыл. Меня увидел и расстроился: не любит он меня.

— Зря ты оборвался, я бы сплавал, по жилке и ночью найдешь.

— У меня блесен много. Если вам нужно, пожалуйста.

— Ты небось и отчества моего не знаешь, — отозвался Воронок, польщенный заботой о нем и уважительным тоном. — А иной мужик знает и не скажет: умри — не повеличает, будто у него ботало отсохнет, если родителя моего помянет.

— Знаю, что Яков.

— Яков! И это бы мне в праздник. Яшка! — хрипло выкрикнул он. — Яшка! Рысцов в ведомость на деньги знаешь, как меня писал? Во-ро-нок!

Он подождал, как откликнется учитель, но Капустин молчал: что же такого, если Воронка Воронком и пишут?

— Я с этим и в Рязань ездил, и в пароходство, паспорт возил, только их не проймешь! Деньги, говорят, тебе платят? Платят. Сполна? Как положено? Так чего же тебе? Я говорю: пусть бы меня в аванс Воронком писали, а в расчет — Воронцовым, по паспорту. А то ведь два раза в месяц, как пса приблудного, по кличке.

— Воронцов… — повторил Капустин. — И я не знал.

— Учил бы ты моих детей, запомнил бы, — сказал Воронок прощающе. — Мне бы к начальству тверезым сходить, до чайной, может, и ущучил бы Прошку… Вернулся я на шлюз, он меня за горло: мол, из Рязани звонили, караульщик ваш пьяный по начальству ходит, достойный ли он винтовку держать? Знаю я ваш поповский род, — это Прошка от себя говорит, — тебя отцов брат, поп федякинский, Воронцовым записал, подлог в церковной книге учинил, а ты Воронок, как и весь ваш род. Тебя судить бы, да жаль дурака. Он меня из караульщиков вон.

— За глаза все вы Рысцова клянете, — раздраженно заметил Алексей, — а до дела дойдет, никого не дозовешься.

— Не топить же человека, — кротко ответил Воронок. — И ему жить надо: родился, так живи, уж так заведено. Его бы по справедливости, миром наказать, — сказал он мечтательно, — без властей, бумаг чтобы не писать.

— Это как же — миром?

— Как конокрадов били, — живо ответил Воронок. — Накрыть холстиной — из милосердия, чтоб глазам не страшно, а то потником, и наподдать. — Воронок махнул искалеченной рукой; чего, мол, мечтать о несбыточном, мысль его вернулась к тихой заводи, перегороженной сетью. — Пришлые уже резали сеть, сядут на зацеп и матерятся, как волки, аж рыба со страху до Новоселок бежит. Они сеть режут, мы им снасть рубим, как по минному полю ходим. — Он поднялся с камня. — Пошли, покажу, где кидать.

Воронок шел вверх тяжело, цепляясь за кусты ивняка, обламывая ветки. Что-то было жалкое в его фигуре, в присогнутых плечах, в нечистой рубахе, в отечных лодыжках, открывавшихся при каждом приплясывающем шаге.

— Вы о своих детях говорили, я их, правда, не знаю, — сказал Капустин.

Воронок полуобернулся, сбиваясь с ноги: не смеется ли учитель?

— А я их много хотел, полную избу, чтоб и самым малым на полатях места не хватало! Во как я в уме разгулялся!.. Война со мной круто повелась, — продолжал Воронок с неостывшей обидой. — Ей бы и меня прибрать для ровного счета, а она, видишь, усовестилась, пальцами обошлась. Я только одну весну и был счастливый. — Он умолк, справляясь с волнением, выбирая слова поточнее. — Мы тогда с матерью в путейской избе зимовали, на хуторе. Работать нанялись, а в заносы там полуторка в снег села, люди греться прибежали. С ними и Вера Васильева, слыхал?

— У нас Васильевых много.