Три царицы под окном

— Да как, как их выселять-то? Они же дверь не открывают! — обиженно протянула Вера Константиновна. — Я уже ходила, пробовала… А у Сонечки, между прочим, там билеты на поезд остались! Ей к сестре ехать надо!

— Ну, вам не открыли, так мне откроют, — решительно поднялся со стула Иван. — Разберемся. Только у меня к вам одна просьба будет — из квартиры прошу ни в коем случае не выходить! Вячеслав, ты остаешься за старшего. Что бы ни было — из квартиры ни шагу. Помешаете только. Понял?

— Понял… — быстро закивал Славик, вмиг проникшись возложенной на него ответственностью.

Иван вышел из комнаты, пошуршал в прихожей, и вскоре они услышали тихий звук аккуратно захлопнувшейся двери. Все втроем, почему-то на цыпочках, выскочили в прихожую, приникли головами поближе к двери. За дверью было тихо. То есть абсолютно тихо. Вера Константиновна посмотрела на Соню, прошептала удивленно:

— А как он в квартиру-то к ним попадет? Дверь будет взламывать, что ли?

— Я не знаю… — так же шепотом ответила ей Соня. — Если б взламывал, слышно бы было, наверное…

Впрочем, тишина эта продолжалась недолго. Пространство за дверью прорвалось звуками совершенно неожиданно — резко и сразу. И не скандалом даже, а возмущенным на одной ноте разноголосьем, производимым Люсей и ее мужем Сереней. Правда, возмущения в этом разноголосье как раз слышалось маловато. Больше было досады и обиды. Крикливой Люсиной, отборно-матерной Серениной. Наверное, им и не оставалось ничего более, кроме как выражать словами свою досаду и обиду. Наверное, они тихо-мирно поужинать собрались в обретенной для себя на ближайшие полгода кухоньке, а тут…

— Еще одно слово, и спущу с лестницы… — пророкотал над всем этим многоголосьем спокойный голос Ивана. — Или в отделение ближайшее сдам. Вы хотите в ближайшее отделение, господа проходимцы? Я думаю, вас там очень счастливы будут видеть, а мне спасибо скажут. Может, еще и грамоту почетную потом дадут…

Торопливо-бормочущее шуршание вниз по лестнице было ему ответом. Славик не выдержал, чуть приоткрыл дверь, и Соня с Верой Константиновной тут же, вытянув шеи, выглянули из-за его плеча. Однако ничего толком увидеть уже не успели. Мелькнул лишь Люсин чемодан на колесиках с торчащими из него в разные стороны тряпочными лохмотьями, подпрыгнул на последней лестничной ступеньке и скрылся из поля зрения.

Иван обернулся к ним, улыбнулся своей каменной улыбкой, протянул руку:

— Ну, вот и все. Прошу обозреть апартаменты. Может, эти милейшие люди уперли чего второпях? А то я им всего три минуты на сборы дал, мало ли…

— Ой! Тетрадка! Мамина! — тихо охнула Соня и, оттолкнув Славика и вылетев на площадку, пулей помчалась в освобожденную квартиру.

— Господи, да не нужна им твоя тетрадка! — махнула ей вслед рукой Вера Константиновна. — Подумаешь, тетрадка… Лучше бы спасибо человеку сказала!

— Ой, да… Спасибо вам, конечно… — затормозила уже в дверях Соня.

— Да на здоровье, — вежливо и чуть шутовски поклонился ей Иван. И даже слегка ножкой шаркнул, что совсем уж не вязалось с его твердокаменным и сериально-бандитским обликом. Потом добавил, будто извиняясь за принесенные неудобства: — Я вам тут замок слегка попортил, сейчас исправлю… У вас отвертка есть?

— Что?! — моргнула испуганно Соня, отступая в прихожую.

— Ну, отвертка… Такая штучка железная с ручкой…

— А… Наверное, есть… Я не знаю! Вы посмотрите пока на антресолях, я сейчас!

Мамина тетрадка, слава богу, валялась на полу, никому не нужная. Как выбросил ее разъяренный Сереня из сумки, так и лежала неприкаянно под фикусом. Права Вера Константиновна — зачем Люсе и ее мужу Серене старая коленкоровая тетрадка, исписанная мелким маминым почерком? Вовсе она им не нужна. И билеты оказались на месте, меж хрупкими пожелтевшими страницами.

…Застряла жизнью в промежутке
Меж зеленью и желтизной…

Почему-то глаз выхватил сейчас именно эти две строчки. С той самой страницы, где билеты лежали. Мама эти строчки про себя, скорее всего, писала. Конечно же, про себя, про кого ж еще… Наверное, странное это состояние — меж зеленью и желтизной. Никакое. И ни там, и ни сям. И ни названия, ни цвета этому состоянию нет. Молодец мама. Хорошо сказала. Очень хорошо…

Острая жалость и к маме, и к себе, и к сестрам Вике и Тамарочке вдруг захлестнула, свилась давешней холодной веревкой внутри, ударила по коленкам, и Соня медленно сползла по стене, прижимая к груди тетрадку. И заплакала — тихо, скорбно, безутешно. Доконало ее в конце нервного напряженного дня состояние этого маминого промежутка. И своего, наверное, тоже. Иван выглянул из прихожей, подошел поближе, встал перед ней горой:

— Эй, вы чего это? Все ж уже позади…

— Вы… Вы не понимаете, Иван… — вдруг тихо-надрывно произнесла Соня и заплакала того горше, размазывая дрожащими пальцами слезы по щекам. Слезы были горячие, обильные и странно сладкие. Наверное, они были оттуда, из безымянного промежутка, которому нет названия? Где барахтаешься и никак не можешь из него в нормальную жизнь выпасть?