Три церкви

Вааг и Татевик принесли бутылку белого вина и арбуз.

– Белое вино и рыба: чудесно! – воскликнул доктор Арман.

Вааг был мужчиной двадцати пяти, как он сказал, лет от роду – невысокого роста, полноватый, с проплешиной в черных волосах и серыми волчьими глазами. За обедом он много шутил, вообще был очень приятным, судя по всему, неглупым и даже остроумным собеседником. По его словам, в настоящее время он ничем не занимался, вернее, нигде не работал, но не падал духом: предвидится несколько проектов, весьма интересных. Вааг окончил архитектурный институт, но вообще-то не собирается работать по специальности, что очень огорчает его отца, одного из известнейших в Ереване архитекторов, с которым, кстати, доктор Арман был шапочно знаком. Вааг мечтает открыть собственный бизнес и знает, что все будет хорошо…

Татевик была высокой – на голову выше мужа, у нее были длинные каштановые волосы и выразительный, чуть насмешливый взгляд. Когда Татевик смеялась, у нее собирались морщинки в уголках глаз и морщился нос; улыбка была очень хорошая и добрая. Татевик понравилась доктору сразу и безоговорочно. Она как-то сразу подкупила его своей открытостью, обаянием и теплым спокойным взглядом кофейных глаз. В ее присутствии Арман ощущал приятное волнение и уют, он был рад, что с ней можно говорить запросто, без пышных слов. Каждый раз, когда Татевик смотрела на него, у доктора сжималось сердце, он опускал глаза и краснел. Арман опять ощутил какую-то смутную тревогу…

– …Мы поженились всего год назад, – сказала Татевик в ответ на вопрос Клары.

– Вы живете отдельно или с родителями?

– Отдельно, – ответил Вааг. – Мы снимаем квартиру на Монументе[18].

– А быть архитектором интересно? – спросила Лора, и Арман с удивлением заметил, что его старшая дочь строит глазки Ваагу.

– Нет, не очень. Работа как работа. Вот у вашего отца действительно интересная работа – лечить людей.

– Ну, интересного мало, просто осознаешь свою нужность, – отозвался доктор, и по тому, как улыбнулась Татевик, понял, что она почувствовала фальшивые нотки в его словах.

– А кто вы по профессии? – спросила Эва Татевик.

– Пианистка, – ответила та. – Даю частные уроки.

– И много у вас учеников?

– Совсем мало, сейчас это стало немодным. В общем, – продолжала Татевик, – мы существуем на деньги отца Ваага.

– Да, – сказал ее муж. – Папа нам помогает.

– Ребенка заводить не собираетесь? – спросила Клара.

– Я бы с удовольствием, – покраснела Татевик. – Но сейчас очень трудно (Клара закивала головой), да и Вааг считает, что еще рано, нужно как следует встать на ноги и все такое. Вот Вааг организует дело, а там можно и ребенка завести.

– Да, еще рано, – сказал ее муж, – нужно иметь прочную основу. И потом я не собираюсь разорять своего папу. И без того мы висим у него на шее…

– А знаете, – сказал Арман, – мы с Кларой так много не думали. Мы просто хотели ребенка, и все. Хотя поначалу было трудно, очень трудно.

– Вы жили в другое время, – почти зло сказал Вааг. – Тогда было легче, чем теперь.

– Арман прав, – сказала Клара. – Иметь ребенка никогда не рано. И потом: неужели вы думаете, что потом вы сможете иметь детей? Не упускаете ли вы теперь время?

Вааг покачал головой и вздохнул, выражая тем самым свое несогласие; Татевик же грустно улыбнулась:

– Может быть, вы правы. Я и правда хочу ребенка. – И посмотрела на мужа. В этом взгляде доктор Арман усмотрел большую, великую тоску и подумал: «Из нее вышла бы симпатичная беременная».

Когда закончили есть, доктор Арман бросил в костер рыбьи косточки – как он выразился, «чтоб замести следы», – Клара принялась мыть посуду. Татевик предложила свою помощь, но та отказалась:

– У вас очень хорошие руки, красивые; еще успеете их испортить.

Доктор Арман и Вааг закурили. Вааг рассказывал о своем отце, что тот человек со старыми понятиями, и вообще от него мало чего можно добиться; у отца, конечно, есть средства, и Вааг очень благодарен отцу за помощь, но нет у него практической жилки. А все же хочется что-то свое.

– Какое же дело вы собираетесь основать? – спросил его доктор Арман.

– Еще не знаю, – ответил Вааг. – Хочется чего-нибудь нового и серьезного. Нужно что-то независимое, но я еще не знаю что. Я просто хочу содержать свою жену, хочу сына, свою квартиру и все такое.

– Да, – вздохнул Арман. – Неплохо все это хотеть.

– Ничего не хотеть невозможно. Я не виноват, что хочу жить по-человечески. Когда хлеб можно купить лишь по талону на 250 граммов, когда электричество дают только на два часа днем и на два ночью, когда в доме можно подохнуть от холода, если нет железных печек или этих отвратительных керосиновых обогревателей; когда нет горячей воды, и, если хочешь искупаться, нужно кипятильником нагреть целое ведро… Я не считаю такую жизнь человеческой! Моя жена дома зимой ходила в перчатках, чтобы не отморозить пальцы, потому что она – пианистка и должна давать уроки двум идиоткам, дочерям каких-то богачей, которым не жалко выбрасывать по двадцать долларов, чтоб их дочери научились бренчать популярные песенки…