Три цвета любви

Привычка здороваться с порога осталась с тех времен, когда Платон и Ульяна еще жили здесь, да и Ленька бывал дома чаще (или это только сейчас так кажется?). И каждый, приходя, «докладывал» тем, кто уже тут. Теперь квартира часто встречала пустой тишиной. Но Леля все равно здоровалась: дом — тоже живой. И он отвечал. Вот и сейчас на ее «привет» улыбнулся неведомо откуда взявшимся солнечным лучом, пробудил искорки в глубине подзеркальника карельской березы, зажег на мгновение радугу в цветных стеклах люстры, зазолотил мех забытой на вешалке дубленки.

Улыбнувшись, Леля взялась за дубленку — надо в гардеробную убрать, нечего тут пылиться, — и тут на кухне что-то звякнуло. Как будто там домовой объявился. Эх, вот если бы и вправду — домовой! А еще лучше — Ленька! Но он, разумеется, так рано вернуться не мог. Он всегда укатывает на свою рыбалку ранним субботним утром, а возвращается, когда воскресенье уже собирается превратиться в понедельник. А если бы все же каким-то чудом Ленька вернулся раньше, дом встречал бы ее не выдуманными солнечными зайчиками, а звонким лаем Джоя, его шумными радостными прыжками, мокрым языком, мотающимися во все стороны ушами. И запахом рыбы, конечно. Сейчас же дом пах как обычно — кофе и сухими травами. Леля капала из аптечных флакончиков с маслами на кусочки пемзы, и от них расходились волны — чабрец, тимьян, полынь, тысячелистник…

Не Ленька… И не Ульяна.

Отселяясь в подаренную отцом квартиру, здешние свои ключи дочь чуть не демонстративно выложила на подзеркальник (они и сейчас там, в ящичке, лежат), надумав же навестить, предварительно звонит. У Платона ключи есть, но он из Англии только через месяц прилетит — или когда там у них пасхальные каникулы? Почему-то в Европе пасхальные каникулы категорически не совпадают с русской Пасхой — как это вообще так?

Ай, да бог с ней, с Пасхой!

Она ведь точно слышала какое-то звяканье. Вот… опять… А что, если там… кто-то… Например, та жуткая старуха?

Леля знала, что она трусиха. Так же, как знала, что сейчас бояться было глупо. Откуда бы в их доме — с тройной системой защиты — взяться злоумышленнику? Никакую сумасшедшую старуху сюда не пропустили бы! И с какой стати злоумышленнику возиться на кухне? Но жутковатый холодок перехватывал дыхание и заставлял ноги дрожать. Словно в такт пушечному удару, про который ей подумалось: «так судьба стучится в дверь».

— А я тебе еще раз говорю, беда с девчонкой! — заявила картинно вставшая в проеме кухонной двери мамуля. Она всегда начинала свои речи именно так — словно подхватив давнюю какую-то беседу посередине, то бишь продолжая уже начатый (хотя бы только в ее собственных фантазиях) разговор. — Я ее вчера видела.

Питер — город, в сущности, небольшой, и ничего удивительного в том, что вышедшая «на променад» мамуля наткнулась на свою внучку. Но Екатерина Александровна явно была этой встречей недовольна.

— С однокурсницами, вероятно, — недовольно, почти презрительно продолжала она. — Сидят, представляешь, стайкой на ограждении — прямо воробьи. И курят. Все. Но курят — ладно, это так, от молодого нигилизма. Но ведь сейчас начало марта! Под ногами лед, представь, какой камень холодный! Она ж себе все там застудит, кто ее потом замуж-то возьмет?

— Мам, не начинай, а? — попросила Леля без особой надежды на успех. Давным-давно пора было изъять у мамули ключи, но Леле все никак не хватало на это смелости. Леньку, что ли, попросить?

— Чего не начинай? — продолжала возмущаться Екатерина Александровна. — Ты мать или где? Кто будет за ней следить, если не ты? И главное — только девицы ведь сидели, ни одного мальчика!

— Мамуль! Это филфак, какие мальчики, их там полторы штуки! Да и те не так чтоб презентабельные.

— Ты не оправдывайся, ты головой подумай! Кроме мальчиков с факультета, есть же еще какие-то варианты! И кто, кроме тебя…

Подробно объяснив Леле, что ее «равнодушие» доведет до того, что Ульяна останется старой девой, мамуля переключилась на ведение домашнего хозяйства. Почему Леля не наймет уже горничную — а лучше нескольких — и кухарку, как можно самой на кухне возиться, нищая, что ли?