Три цвета ночи

Но я даже слушать его не стала:

– Глупости! Ты же не сделаешь ей ничего плохого и вовсе не желаешь ей зла! Ну подойди же! Вот когда ты в последний раз гладил кошку?

Артур нерешительно шагнул к нам.

Кошка перестала урчать и напряглась.

– Не волнуйся. – Я гладила ее, пытаясь внушить ей уверенность. – Он хороший, он не обидит тебя. Понимаешь?!

Артур протянул руку.

Кошка зажмурилась, прижала уши, но осталась на месте.

Артур осторожно коснулся ее шерсти и провел по ней рукой.

И тут нервы у кошки, видимо, не выдержали. Она истошно взвыла – это было похоже на вопль отчаяния и боли – и бросилась бежать.

Все мое прекрасное настроение будто ветром сдуло, я разрыдалась.

Артур присел рядом со мной на корточки, обнял меня и стал успокаивать:

– Не плачь, Полина, это просто сильнее ее. Я не такой, как все люди, и она боится меня.

Я плакала, припав к его плечу, будто хотела выплакать всю свою тревогу. О, я бы выплакала все глаза, если бы слезы могли хоть что-то изменить! Если бы я могла спасти Артура!

Мимо проходили люди. Они глазели на нас, кто-то, кажется, даже спросил, все ли у нас в порядке. Честно говоря, ничего у нас не было в порядке. Этот случай с кошкой совершенно выбил из-под моих ног почву. Но несмотря ни на что, в моем сердце еще жила надежда на то, что Артур ничем не отличается от других…

– Мы должны поговорить, – сказала я, наплакавшись вдоволь.

Артур кивнул. Мы встали и, не сговариваясь, зашагали по одной из дорожек в глубь яблоневого сада. Отойдя подальше, мы нашли уютное местечко под деревом и сели, привалившись к шершавому яблоневому стволу.

– Ты закончил свой рассказ на том, как очнулся на пустыре, где тебя подобрал какой-то человек, – напомнила я. – Что было дальше? Ты после этого стал… – я замолкла, не решаясь произнести страшное слово, – ну таким?..

– Да, – подтвердил Артур. – Если бы не они, я бы, наверное, просто умер там, на улице. Возможно, это было бы к лучшему…

– Нет! Не говори так! – испуганно прервала его я.

– Ты права, – кивнул он, – ведь тогда я никогда бы не встретил тебя. А ты – самое лучшее, что случилось в моей жизни. Без тебя мир был бы простой черно-белой картинкой, пустой и бессмысленной. Полина, когда я смотрю на тебя, когда я рядом с тобой, я снова чувствую себя живым. Сегодня, когда мы гуляли и я наблюдал, как ты улыбаешься, гладишь кошку и ешь эту дурацкую сладкую вату, я чувствовал, что мое сердце начинает биться. И мне вдруг стало страшно, потому что я осознал, что стоял на самом краю пропасти! Я уже забывал, как это – быть живым! Я почти растерял все человеческое, что еще оставалось во мне!.. Меня учили стрелять и даже владеть шпагой. Меня учили вести беседы и влиять на людей, подключая присущие нашему роду способности. В итоге я научился всему и… разучился быть человеком! Мой учитель сам забыл об этом уже несколько столетий назад…

Он говорил торопливо, словно боясь не успеть, будто слова были раскаленными шарами и жгли его горло. Поскорее избавить от боли – выпустить их наружу…

Я обняла его. Крепко-крепко. Так сильно, как только смогла. И мы долго молчали. Но это молчание было наполнено для нас огромным смыслом. «Я тебя люблю», «Ты нужен мне», «Мы всегда будем вместе» – громом звучало в наших сердцах. Люди не могли нас слышать, зато слышали деревья, и это огромное небо над головой, и трава, и земля, и птицы. Они стали свидетелями наших непроизнесенных клятв, словно на камне, высеченных в наших сердцах.

Мы сидели так, пока на землю не опустились сумерки, а потом поднялись и пошли к набережной, и Артур рассказывал мне свою историю.

Он не помнил, как его перенесли в машину, потому что вновь потерял от боли сознание, и очнулся в странной комнате. Все ее стены были закрыты тяжелыми бархатными портьерами с золотыми кистями. Над головой смутно белел лепной потолок, теряясь в полумраке плохо освещенного помещения. Артур понял, что лежит на чем-то, напоминающем огромный алтарь. Его ложе было каменным, а в помещении царил такой холод, что все тело заледенело. Он не чувствовал ни рук, ни ног, взгляд туманился, а голова кружилась.

Откуда-то издали доносилась тихая музыка, то рассыпающаяся чудесными переливами, то струящаяся, как ручей.

По углам алтаря, на котором он лежал, горели четыре свечи в высоких крученых подсвечниках, пахло какими-то травами…