Три цвета времени

– Ты ничего не знаешь; и сама Лавенель и ее муж состоят на полицейской службе.

– Не может быть! Я часто встречал Лавенеля у Траси. Он не отходил от Лафайета. Ведь сам Лавенель старый террорист девяносто третьего года, он ловил каждое слово Лафайета. Я недавно слышал пламенную речь Лавенеля о великой американской демократии. Как он превозносит Нью-Йорк и американскую республику!

– Он за это получает большие деньги. Так вот, повидайся с Шарпом и скажи, чтобы он назвал имя какого-нибудь умершего француза. Согласись сам, что если он скажет, что автором письма является Бейль, то этому Бейлю несдобровать. Найдутся свидетели, которые подтвердят, что ты атеист. За это теперь по головке не погладят. В целом ряде южных городов городская магистратура сменена только потому, что чиновники были лютеране и кальвинисты.

– Да это какая-то война гугенотам! Недостает, чтобы повторилась Варфоламеевская ночь.

– Боюсь, что она повторится, – сказал Пасторэ. – Я слышал недавно, как Манжен ясно сказал: «Буржуазия побоится вооружить рабочих, а сама не посмеет пикнуть».

– Да, но ты забыл, что когда король распустил Национальную гвардию, то гвардейцы разошлись по домам, не сдавши оружия.

– Но что будет, Бейль, что будет? Научи меня, как быть. Ты знаешь, эта старая лисица Талейран собирается купить имение в Швейцарии, это очень плохой признак!

* * *

При виде входящего Бейля Сеттен Шарп снял с себя салфетку и отослал парикмахера, затем весело обратился к Бейлю:

– Когда люди приходят так рано к адвокату, это значит, что у него начинается практика. Садитесь, кто вас обидел?

– Перестаньте шутить, дорогой мой. Я прошу у вас защиты против рассеянного человека, предающего друзей в руки бульварной проститутки.

– Дорогой Бейль, по-моему, вам нужно обратиться к доктору. У вас плохой вид, и если вы действительно побывали, ну, скажем, в руках названной вами особы, то последствия может ликвидировать медицинская, а не юридическая наука. Хотите кофе?

– Нет, благодарю вас.

– Ну, виски-сода?

– Пожалуйста.

Выпив глоток, Бейль молча протянул Сеттену Шарпу измятое синее письмо. Тот взял письмо в левую руку, – пальцы правой бегали по столу, отыскивая большие золотые очки, – потом развернул его и спокойно прочел, как будто в первый раз, от начала до конца.

– Замечательно верно, – сказал он. – Что ни слово, то золото. Все дело в том, что вместо Людовика Девятнадцатого Ангулемского вы будете иметь не нынче-завтра Людовика Филиппа Орлеанского, вот этого самого, – сказал он, постукивая перстнем по письму, – вот этого самого тонкого шельмеца, о котором пишет мой корреспондент. Ну, так как же? Почему ваш английский друг должен превратиться в вашего адвоката в Париже?

– Дело в том, что это письмо побывало уже в полиции, – сказал Бейль.

– Боже мой! Как я боюсь вашей полиции! Наплевать мне на вашу полицию!

– Да, но я не хочу, чтобы она наплевала на меня, – сказал Бейль.

– То есть, вернее, вы не хотите, чтобы она наплевала на это письмо. Да ведь оно же не подписано.

– Все дело в том, что вы его потеряли там, где знают почерк автора.

– Простите, пожалуйста, я его не терял – я показал его господину Лавенелю…

Бейль встал, поставил стакан виски на стол и отступил несколько шагов.

– Что? – спросил он.

– Ну да. Лавенель – либерал, человек моих взглядов, широкий по уму и с очень интересным прошлым.

– Но с очень неинтересным настоящим, смею вас уверить. И вы сказали, что это письмо мое?

Тут встал адвокат. Большой, широкоплечий, он уставился угрюмыми глазами на Бейля и сказал:

– Вы, кажется, окончательно считаете меня болваном. Простите, но я имею шестнадцать секретарей, из них два должны постоянно жить в Париже по моим делам и осведомлять меня о французских делах ради моих коммерческих клиентов, не стесняясь в выражениях. Один из этих двух умер в прошлом году. Я сказал, что это письмо написано моим покойным секретарем, французом, сыном английского подданного. Его фамилия Патуйе, его отец эмигрировал в Лондон в тысяча семьсот девяностом году. О чем вы беспокоитесь?

Бейль был очень недоволен собой.

– Я. кажется, испортил вам дружбу с Лавенелем, – сказал он.

– Нисколько, – ответил Шарп. – Несуществующие вещи удобны тем, что их нельзя портить.

* * *