Три цвета времени

В комнате был еще посетитель. Вежливо поздоровавшись с Бейлем, он назвал себя: граф Вангель. Под серым плащом блестели пуговицы генеральского сюртука. Глаза генерала Вангеля, спокойные и умные, светились холодно и лучисто, как голубые льдинки. Седые усы закрывали губы, скрадывая подбородок.

– Вы чтите память покойного профессора Канта?

– Да, хотя я не успел изучить его, как хотел бы, – ответил Бейль.

– Обратите внимание, – сказал Вангель, – вот эта кирка была предметом особой любви профессора. Он рассказывал, что когда писал «Пролегомены» и «Критику чистого разума», то этот стройный шпиль был именно тем пунктом, на котором он фиксировал свое зрение, чтобы сосредоточиться. И вот однажды сосед построил каменный брандмауер, загородивший от взоров профессора Канта кирку. Именно с этого времени профессор Кант стал писать «Критику практического разума», которая, как вы знаете, является полной сдачей позиций, с таким трудом отвоеванных человеческим гением в «Критике чистого разума». Выкуп этого брандмауера стоил Канту довольно дорого. Он долго копил для выкупа деньги. Но когда каменщики сломали брандмауер и кирка вновь предстала перед глазами мудреца, он уже за протекшие годы потерял остроту зрения. Коперник, сделавшийся Птолемеем, не смог вернуться на прежнюю дорогу. Он переписывал шестой раз свой трактат «О вечном мире», словно предчувствовал пожар мировой войны.

– То, что вы говорите, генерал, чрезвычайно интересно, – ответил Бейль. – После всего, что я перенес в России…

– Ах, вы из России?

– Да, и после впечатлений, полученных в этой стране, я хочу работать над изучением вашего философа снова. Я рад встретить в вас единомышленника, так как всегда полагал, что кантовская этика есть в сущности простое тяготение чувств, одержавших победу над разумом, переставшим себя ценить. Попытка проникнуть в мир трансцендентальный, несмотря на то, что сам Кант твердо ограничивал деятельность разума пределами единственно реального, имманентного мира, свидетельствует лишь о том, что он желаемое принял за реальное. Однако вы меня чрезвычайно заинтересовали сообщением, что Кант работал над проблемой вечного мира.

– Я практически интересуюсь этим сам, – сказал граф Вангель. – Какой-нибудь месяц тому назад, после победы, одержанной моим отрядом, я вдруг почувствовал необходимость бросить армию и выйти из войны, чтобы решить вопрос: имеет ли право один народ менять образ жизни, согласно которому другой народ хочет устроить свое материальное и моральное существование? Пока я не решу этого вопроса, я не вернусь в войска. Здесь я живу в своем имении с единственной дочерью – Минной фон Вангель. Если вы не боитесь косых взглядов полиции, приезжайте ко мне, мы продолжим беседу. Я в опале у немецкой полиции, так же как на плохом счету у полиции Бонапарта, и все за то, что я понял безумие войны с русским народом!

Условившись о встрече с Бейлем, генерал вышел из комнаты Канта.

Поздно вечером Бейль закончил запись рассказа Вангеля о своей дочери, «Минне де Вангель», и, ложась спать, почувствовал сильнейший озноб. Он видел, как левая рука нащупывает пульс на правой Перед ним стоял доктор Бейль и говорил о трансцендентальном мире, просто, спокойно, его же собственным голосом, доказывая ему, что есть Бейль– феномен– явление здешнего мира чувств, и есть Бейль – нумен– постигаемый разумом, идеальный Бейль, который один может его вылечить.

– Однако у вас неровный пульс, – произнес доктор Бейль. – С очевидностью становится ясным, что вы переходите в трансцендентальный мир, так как вы чувствуете и постигаете таяние времени.

– Никакого иного мира нет, а есть только высокая температура. У меня лихорадка! – громко сказал себе Бейль, приподнимаясь на постели.

Зубы его стучали, спина покрывалась холодным потом. Но было чувство большого удовлетворения оттого, что снова появилась твердая решимость не поддаваться болезни. Не снимая второго сапога, полураздетый, он вынул из полушубка маленькую металлическую коробку, в которой сестра Полина собрала когда-то походную аптечку, и, достав две пилюли хинина, быстро их проглотил.

Потом взял томик «Фацеций» Вольтера и скоро заснул с раскрытой книгой в руке.

Глава девятая

О т Берлина до старой границы Франции Бейль совершал путь с постоянно меняющимися соседями, в неуклюжем почтовом эйльвагене – громадном экипаже, запряженном шерстеркой хороших лошадей, с открытыми местами позади кареты и с украшением в виде огромного почтового рога на обеих дверцах.

Опять, как перед войной, Бейль почувствовал, что на него дышит европейский ветер, попутный и встречный, одинаково ему дорогой. Посматривая сквозь дремоту на красные лица и посиневшие носы пассажиров, закутанных платками, с мужскими муфтами в руках, в сапогах с меховой оторочкой, Бейль засыпал на ровных спусках, просыпался от толчков и поворотов, не реагируя на рожок почтальона при отправках, остановках и перепряжках лошадей.