Три цвета знамени. Генералы и комиссары. 1914–1921

«На трамвайных столбах мы увидели трех повешенных. Когда мы подошли, то увидели, что это висят махновцы. Один офицер и два солдата. Повешены они были в форме. У каждого из них в руках был лист бумаги, на котором синим карандашом было написано: „За грабеж мирного населения. Слащов“. …

Эти трупы висели три дня. Слащов не церемонился»[259].

Про анархистку Марусю Никифорову

Летом или осенью 1919 года в Крыму была повешена (или расстреляна?) Маруся Никифорова, анархистка, знаменитая своей атаманской удалью, мужским образом в полувоенной одежде, погромами Советов, расстрелами офицеров. Про нее Снесарев записал в своем дневнике в мае восемнадцатого: «…Поезд остановлен Марусей Никифоровой (обычная девка в папахе, но красивая), окруженной матросами, анархистами-коммунистами. У офицеров стали искать оружие, у трех нашли и тут же расстреляли»[260].

Она воевала и под черным знаменем анархии, и на стороне красных, потом ушла в «Крестьянскую республику» к Махно. Рассорившись с большевиками и с батькой, Маруся вместе с революционным мужем (так это можно назвать) Витольдом Бжостеком пробралась в белый Крым – творить там анархию. Вдвоем они были пойманы и казнены. Какое-то странное зеркальное отражение боевой четы – Слащева и Нечволодовой…

Маруся-маузер, Маруся-плеть.
По табуретке, солдатик, вдарь.
Вот Севастополь. Куда теперь?
На шее петля. Морская даль.
На Александровск, на Таганрог
гуляла пьяная матросня.
Глоток свинца офицеру в рот —
простая песенка у меня.

– Эх, яблочко, куды катисся? —
орал прокуренный эшелон.
Винтовка в правой, в левой «катенька»,
даль краснозвездная над челом.
– Ты баба грубая, не щука с тросточкой,
валяй, указывай, кого в распыл!
На штык Ульянова, жида-Троцкого,
хоть всю Вселенную растопи!

Маруся-камень, Маруся-волк.
Сбледнул полковник, ладони – хруст.
Ты девять пуль вогнала в него.
Братва стащила башкой под куст.
Выл Александровск, чумел Джанкой,
из рук выпрыгивал пулемет.
По теплым трупам в ландо с дружком.
Страх портупея перечеркнет.

На табуреточке, ручки за спину,
на шее – петелька, в глазах – простор.
Цигарку крутит солдатик заспанный,
над бухтой вестник грозит перстом.
Куда катишься, черный висельник,
светило дневное? за Днестр?
Эмигрируешь? А я выстрелю,
я достану тебя с небес!

Маруся-душечка, куда теперь?
В Ревком небесный на разговор?
Он девять грамм пожалел тебе.
Перекладина над головой.
Это скоро кончится. Снег
степью кружится – не для нас.
Мы уйдем по дорожке вверх.
Не особенно и длинна.

Плечо под кожанкой, папаха на ухо,
вихор мальчишеский, зрачки – свинец.
Каталась в саночках, спала под нарами,
советских ставила к стене.
Эх, яблочко – дрожит под курткой,
куда-то катится, вверх и вниз.
Неторопливо солдат докуривает.
Еще затягивается. Вдохни.

Восьмая пуля

Никакие временные милости госпожи Удачи, никакие клятвы на крови не могли отменить реальности: Белое дело обречено.